– Никто мне ничего не сделает, – пообещал я, обнимая подругу. – И тебе – тоже. Я этого не допущу.

– Лео, это же туги! Они неуловимы!

– Вздор.

– И вовсе не вздор!

Лилиана подняла на меня залитое слезами лицо, и я осторожно поцеловал ее; на губах остался соленый вкус. Лили задрожала, и я потребовал:

– Прекрати истерику!

– Я не истеричка!

Но я ничего не стал слушать, подхватил Лилиану на руки и понес в спальню на второй этаж. Нам обоим стоило успокоить нервы, а мне был известен надежный способ добиться этого если уж не самым быстрым образом, то самым приятным – совершенно точно.

Потом я лежал в полной темноте, прислушивался к легкому дыханию ночной гостьи и пытался разобраться в своих чувствах к ней. Страсти не было, но меня влекло к Лилиане, сильно влекло. И уж точно не хотелось причинить ей боль.

Я должен был позаботиться о ней. И собирался сделать все, чтобы она чувствовала себя в безопасности. Но не сейчас, утром.

А сейчас только и оставалось, что лежать рядом и не шевелиться, пусть и начинала отниматься затекшая рука.

Я думал. Думал о том, что настроения Лилианы схожи с маятником, который кто-то хитрый раскачивает из стороны в сторону и увеличивает амплитуду движения. Осторожно-осторожно, чтобы ни в коем случае не повредить хрупкий механизм.

Безопасность – испуг. Уверенность в собственных силах – нервный срыв. И так – без остановок и передышек.

Или раскачивали вовсе не ее, а меня?

Лилиана вдруг открыла глаза и спросила:

– О чем задумался?

Я с облегчением высвободил затекшую руку и откинул с девичьего лица локон черных волос.

– Пытаюсь угадать, какой у тебя талант, – ответил я, не желая делиться собственными раздумьями.

– Тебя это и в самом деле сейчас заботит? – удивленно захлопала ресницами Лилиана.