– Мы услышали шум, – сказал он. – Похожий на удар.

– Я думал, это разрыв патрона или выстрел из ружья, – добавил ее отец.

Слезы блестели на его желтых щеках и висели, как самоцветы, на его кустистых, испачканных табаком усах. Ему не хватало только золотой звезды на груди и пары кольтов за ремнем.

– Это твой мост? – спросил Луи.

Его голос был тихим и осторожным от удивления.

– Ты проехала через него?

– Да, – сказала она. – Только что проехала.

Они помогли ей войти в небольшую кухню. Там была включена только одна лампочка – плафон из дымчатого стекла, висевший над столом. Крохотная комната выглядела аккуратно прибранной, словно демонстрационная кухня. Единственным признаком, что кто-то жил здесь, были окурки в янтарной пепельнице и туман сигаретного дыма в воздухе. И АНФО.

АНФО лежало на столе в раскрытом школьном рюкзаке – палки массой в двадцать килограмм. Пластик был скользким и белым, покрытым предупреждающими этикетками. Палочки плотно и гладко прижимались друг к другу. Каждая размером с булку хлеба. Вик знала, что они тяжелые, как мешки с цементом.

Отец усадил ее в кресло из вишневого дерева. Она вытянула вперед левую ногу. Вик чувствовала на щеках и лбу маслянистый пот, который нельзя было вытереть. Яркий свет над столом резал глаза. Ей казалось, что кто-то мягко протыкал заточенным карандашом ее левый глаз и мозг.

– Мы можем выключить лампу? – спросила она.

Луи нашел выключатель, щелкнул по нему, и в комнате стало темно. Где-то в коридоре горела другая лампа. От нее шло мягкое, с желтоватым оттенком, сияние. Против нее Вик ничего не имела.

Снаружи ночь пульсировала кваканьем лягушек, и этот звук заставлял ее думать о большом электрическом генераторе.

– Я заставила его исчезнуть, – сказала она. – Мой крытый мост. Поэтому никто не последует по нему за мной. И вот почему у меня температура. Я проезжала мост несколько раз за последние два дня. После него меня немного трясет. Все в порядке. Это ерунда.

Луи сел на стул напротив нее. Дерево затрещало. Он выглядел нелепым, сидя за маленьким деревянным столом. Как кабан в балетных тапочках.

Ее отец склонился над кухонной стойкой. Руки были скрещены на тонкой впалой груди. Вик подумала, что темнота стала облегченнием для них обоих. Они превратились в тени прошлого. Он снова мог быть самим собой – человеком, который сидел в ее спальне, когда она болела, и рассказывал ей истории о местах, куда добирался на своем мотоцикле. А она возвращалась в тот детский возраст, когда они делили один дом. Этой девочке многое нравилось. Она о многом мечтала. К сожалению, у Вик с ней было мало общего.