Мы с Майлзом не должны были приезжать сюда. Мы привели Стивена прямо к этому дому.

Я опускаюсь на землю и начинаю собирать цветы, охапки лилий и пионов: розовых, оранжевых, желтых, белых. Заношу их в дом, и Женевьева помогает мне расставить их в вазы. Потом, прямо как папа делал для мамы, приношу сад к миссис Клиффтон.

Раздвигаю занавеси спальни, чтобы не было ощущения могилы. Теперь глаза миссис Клиффтон закрыты, грудь колеблется дыханием. Рыжие волосы полыхают на подушке вокруг ее бледного лица, непричесанные и неуложенные. Я расставляю цветы ярким венком, окружающим ее кровать.

– Я так сожалею, миссис Клиффтон, – шепчу.

Майлз тихо стучит в дверь.

– Ты поела? – спрашивает он. Я вижу голубизну вен, бегущих под кожей его запястий, несущих кровь мамы и Стивена. Вина, как пальцы, проникает в мою грудь. Почему, когда бы наша семья ни соприкасалась со Стерлингом, все неправильное как будто сходится вместе, в комбинации, всегда оканчивающейся трагедией?

– Я скоро спущусь, – говорю. Он поворачивается, чтобы уйти.

– Майлз, – зову, и он останавливается, ждет в дверном проеме.

– Что?

– Я люблю тебя, – говорю ему.

– Знаю. – Он корчит рожицу, глядя на меня, но, прежде чем поворачивается спиной, я замечаю, как она превращается в еле заметную улыбку.

Я беру фотографию в серебряной рамке из моей комнаты и ставлю ее рядом с кроватью миссис Клиффтон, как стража, чтобы она охраняла ее. Смотрю на снимок в последний раз, на двух женщин, которые любили меня как матери. Я нашла отпечаток руки, который искала, сверкающий на стекле, – настоящую Джульет Каммингс Куинн, среди ее теней и света. Думаю о том, сколько она знала и не знала, и обо всем, от чего пыталась нас защитить, какую неудачу потерпела. Как я, несмотря ни на что, до сих пор ее люблю.

Я отворачиваюсь, всхлип застревает в горле. Цветы, кровать – все так сильно похоже на тот последний раз, когда я ее видела. Опять новое эхо моего кошмара.

Тянусь к руке миссис Клиффтон, словно следую сценарию. Но в этот раз, когда дотрагиваюсь до ее кожи, чувствую, что она все еще теплая.

Вина и печаль, которые кружат во мне, сменяются чем-то другим: решительностью. Внезапно она сжимается в груди как стальной кулак.

Я не буду бежать от Проклятия, как мама.

Останусь здесь и сниму его.

***

– Можешь прийти в девять завтра? – спрашиваю Беас по телефону, повторяя слова, только что сказанные мной Джорджу.

– У надежды есть перья[23], – говорит она. – Увидимся завтра.