Генри вытянулся, как кот, по диагонали на кровати, лицом вниз. Я скидываю туфли и вытягиваюсь рядом с ним.

– Как ты? – спрашиваю я у него.

Он переворачивается и улыбается:

– Божественно. – Он гладит меня по лицу. – Хочешь присоединиться?

– Нет.

– Ты такая хорошая, – вздыхает Генри. – Не нужно было пытаться совратить тебя.

– Я не хорошая. Мне страшно.

Мы лежим вместе в тишине очень долго. За окном светит солнце, и я вижу свою спальню в свете дня: изгиб кровати из орехового дерева, фиолетовый с золотом восточный ковер, расческа, губная помада и банка с кремом для рук на ночном столике. Копия «Искусства в Америке» с Леоном Голубом[79] на обложке лежит на сиденье моего старого кресла с распродажи, частично скрытое «A Rebours»[80]. На Генри черные носки. Длинные костлявые ступни свисают с кровати. Он кажется мне таким худым. Глаза Генри закрыты; возможно, он чувствует, что я на него смотрю, потому что открывает глаза и улыбается мне. Волосы падают на его лицо, и я убираю их назад. Генри берет мою руку и целует ладонь. Я расстегиваю его джинсы и нащупываю член, но Генри трясет головой, убирает мою руку и держит ее.

– Извини, Клэр, – тихо говорит он. – В этой штуке есть что-то такое, что закорачивает все системы. Может, попозже.

– Да, в брачную ночь это будет весьма кстати.

Генри трясет головой.

– На свадьбу я это принять не смогу. Слишком весело. В смысле, Бен, конечно, гений, но он привык работать со смертельно больными. Что бы он сюда ни добавил, ощущение – как будто умираешь. – Он вздыхает и ставит пузырек с таблетками на тумбочку. – Нужно послать это Ингрид. Для нее это то, что надо.

Я слышу, как открывается и захлопывается входная дверь; Гомес ушел.

– Хочешь поесть?

– Нет, спасибо.

– Бен согласен сделать то, другое лекарство для тебя?

– Он собирается попробовать.

– А если оно не подойдет?

– В смысле, если Бен все запорет?

– Да.