(Генри 41, Клэр 33)

ГЕНРИ: Я иду с Клариссой в оперу на «Тристана и Изольду». С Клариссой, а не с Клэр, потому что Клэр тошнит от Вагнера. Я тоже не большой его поклонник, но у нас абонементы, и я решаю, почему бы не пойти. Мы обсуждали это как-то вечером у Клариссы и Гомеса, и Кларисса с тоской сказала, что никогда не была в опере. В результате мы с Клариссой выбираемся из такси напротив Лирик-оперы, а Клэр дома, занимается Альбой и играет в «скрэббл» с Алисией, которая гостит у нас на этой неделе.

На самом деле в оперу мне не хочется. Когда я заехал за Клариссой сегодня, Гомес мне подмигнул и сказал своим коронным глупым родительским голосом: «Сынок, долго ее не катай!» Не помню, когда мы с Клариссой последний раз были где-то вдвоем. Она мне нравится, очень, но говорить мне с ней, в общем-то, не о чем.

Я провожу Клариссу через толпу. Она идет медленно, наслаждаясь великолепным холлом, мраморными сияющими галереями, набитыми элегантными богачами и студентами в искусственных мехах и с проколотыми носами. Кларисса улыбается продавцам либретто, двум джентльменам во фраках, стоящим по обе стороны входа в холл и поющим на два голоса: «Либретто! Либретто! Купите либретто!» Знакомых я здесь не вижу. Любители Вагнера – это зеленые береты оперных фанатов; они сделаны из более твердых пород и знают друг друга наперечет. Вокруг все целуются, когда мы с Клариссой идем по лестнице к бельэтажу.

У нас с Клэр частная ложа; это одна из наших привилегий. Отодвигаю занавеску, Кларисса заходит и выдыхает: «О!» Я помогаю ей снять пальто, вешаю его на стул, снимаю свое пальто. Мы усаживаемся, Кларисса скрещивает ноги в лодыжках и складывает маленькие руки на коленях. Черные волосы сияют в тусклом свете, и с темной помадой и накрашенными глазами Кларисса напоминает изысканную озорницу, которую нарядили и разрешили остаться с взрослыми допоздна. Она сидит и наслаждается прелестью Лирик-оперы, расписанным золотым и зеленым занавесом на сцене, волнами штукатурки, обрамляющими каждый выступ арок и купола, взволнованным шепотом толпы. Свет гаснет, и Кларисса посылает мне улыбку. Занавес поднимается, мы в лодке, Изольда поет. Я откидываюсь на стуле и плыву по волнам ее голоса.

Потом – четыре часа музыки, любовный напиток, продолжительные аплодисменты.

Я поворачиваюсь к Клариссе:

– Ну, тебе понравилось?

– Глупо это, да? – улыбается она. – Но когда пели, вроде не так и глупо.

Я подаю ей пальто, и она пытается нащупать рукав; находит его и одевается.

– Глупо? Ну да, наверное. Но я представляю себе, что Джейн Ингланд – молодая и красивая, а не корова в триста фунтов весом. У нее голос Эвтерпы.