Сажусь за чертежный стол и закрываю глаза.
Ветер бросает ветви деревьев на стену дома. Машина проезжает по слякоти в проулке. Шипит и плюется кофеварка, выжимая по каплям кофе в кофейник. Открываю глаза, ежусь и плотнее кутаюсь в толстый свитер.
Когда я проснулась сегодня утром, у меня появилось непреодолимое желание прийти сюда. Это было как вспышка: назначенная встреча с моей старой любовью, искусством. Но теперь я сижу здесь, жду… чего-то… что придет ко мне, но ничего не происходит. Открываю папку с бумагой и достаю лист цвета индиго. Он тяжелый и немного грубый, глубокого синего цвета и холодный на ощупь, как железо. Кладу его на стол. Стою и смотрю на него какое-то время. Вынимаю несколько кусочков мягкой белой пастели и взвешиваю в руке. Затем кладу их и наливаю кофе. Смотрю в окна на заднюю часть дома. Если бы Генри был здесь, он сидел бы за столом и смотрел на меня в окно. Или, может, играл бы в «скрэббл» с Альбой, или читал комиксы, или готовил суп на обед. Потягиваю кофе и пытаюсь заставить время повернуться, стереть разницу между сейчас и тогда. Меня здесь держит только моя память. Время, пусть я исчезну. «Тогда, конечно, воссоединится то, что раздваивали мы»[129].
Стою перед листом бумаги, держа в руках белую пастель. Лист большой, и я начинаю от центра, склоняясь над бумагой, хотя знаю, что за мольбертом будет удобнее. Измеряю фигуру, в полроста: здесь будет макушка, здесь пах, здесь пятки. Набрасываю голову. Рисую очень легко, по памяти: пустые глаза, в середине лица длинный нос, рот в форме дуги слегка приоткрыт. Брови выгнуты в изумлении: о, это