– Нет! – сказала Вася, высвобождая руку. – Нет…

Она спрыгнула с Соловья. Медведь с ворчанием отпрянул, но она о нем уже забыла. Она бросилась к отцу. Алеша оказался рядом с ним раньше нее. Он отодвинул край отцовской шубы. От удара у Петра сломались все ребра на одном боку, и на губах пузырилась кровь. Вася прижала ладони к ране. Ее руки стали горячими. Слезы капали прямо на закрытые глаза отца. Посеревшее лицо Петра чуть порозовело, глаза открылись. Когда его взгляд упал на Васю, он оживился.

– Марина! – прохрипел он. – Марина!

Он тихо выдохнул – и больше не дышал.

– Нет, – прошептала Вася. – Нет!

Она погрузила кончики пальцев в обмякшую плоть отца. Его грудь внезапно расширилась, словно кузнечные мехи, но глаза остались погасшими, неподвижными. Вася чувствовала вкус крови от прокушенной губы и боролась со смертью так, словно она была ее собственной, словно…

Холодные руки схватили обе ее руки, отбирая у них тепло. Вася попыталась высвободиться – и не смогла. Голос Морозко холодным дуновением коснулся ее щеки.

– Оставь, Вася. Он это выбрал. Ты не можешь это изменить.

– Нет, могу! – прошипела она, задыхаясь. – Это должна была быть я. Отпусти!

Ее руки внезапно освободились, и она стремительно обернулась. Морозко уже отстранился. Она посмотрела в его лицо – бледное, равнодушное, жестокое… и чуть-чуть доброе.

– Слишком поздно, – сказал он.

Вокруг ветер подхватил эти слова: «Поздно, поздно…»

А потом хозяин зимы вскочил на спину белой кобылицы позади еще одной фигуры, которую Вася смутно видела только краем глаза.

– Нет! – крикнула она, бросаясь им вслед. – Подождите! Батюшка!

Но белая кобылица уже умчалась в лес и растаяла в темноте.

* * *

Тишина наступила внезапно и была абсолютной. Одноглазый ускользнул в кусты, черти исчезли в зимнем лесу. Русалка на ходу прикоснулась мокрой рукой к Васиному плечу.

– Спасибо, Василиса Петровна, – сказала она.

Соловей ласково трогал ее губами.

Вася ничего не замечала. Она невидящим взором смотрела перед собой, сжимая медленно холодеющую отцовскую руку.