– Не все, – хрипло пробасил Огрид, – не все так думают.
– Ну знаешь, если тебе требуется признание вселенского масштаба, боюсь, ты просидишь дома очень и очень долго. – Сквозь стекла-полумесяцы Думбльдор сурово и пристально уставился на Огрида. – С того дня, как я стал директором этой школы, не проходит недели, чтобы я не получил по крайней мере одну сову с жалобами на то, как бездарно я руковожу. Что прикажешь мне делать? Забаррикадироваться в кабинете и ни с кем не разговаривать?
– Но вы… вы же не полугигант! – надтреснуто каркнул Огрид.
– Огрид, да ты посмотри на
– Верно подмечено, – кивнул профессор Думбльдор. – Или вот мой братец Аберфорс. Его привлекли за применение неподобающих заклятий против козы. Об этом было во всех газетах. Но разве Аберфорс стал прятаться? Нет, он ходил с гордо поднятой головой и занимался своими делами! Правда, я не уверен, что он умеет читать, – возможно, это была вовсе не храбрость…
– Возвращайся и учи нас дальше, – тихо попросила Гермиона, – пожалуйста, возвращайся, мы без тебя скучаем.
Огрид громко сглотнул. Слезы безудержно лились по его щекам и пропадали в бороде. Думбльдор поднялся.
– Я отказываюсь принимать твою отставку, Огрид, и рассчитываю в понедельник увидеть тебя на рабочем месте, – объявил он. – Жду тебя к завтраку в Большом зале в восемь тридцать. И никаких отговорок. Желаю всем доброго дня.
Думбльдор, остановившись на секундочку почесать Клыка за ухом, вышел. Едва за ним закрылась дверь, Огрид уткнулся в огромные ладони – каждая размером с крышку мусорного бака – и разразился рыданиями. Гермиона похлопывала его по руке, пока он не поднял голову – глаза были очень красные – и не сказал:
– Великий человек, Думбльдор… великий человек…
– Эт-точно, – подтвердил Рон. – Можно мне пирожное, а, Огрид?
– Угощайся, – кивнул Огрид, утирая слезы. – Он, яс’дело, прав… да вы все правы… я себя как дурак повел… папаше б за меня стыдно было… – По лицу снова покатились слезы, но Огрид ожесточенно их отер и сказал: – А я вам фотку моего старика не показывал, нет?.. Сейчас…
Он встал, подошел к буфету и достал из ящика фотографию дядьки-коротышки – такие же глаза-жуки, вокруг глаз морщинки. Сидя на плече у сына, коротышка весело улыбался. Они снялись перед яблоней – судя по ней, Огрид был не ниже семи-восьми футов, но лицо юное, круглое, гладкое, безбородое – мальчик никак не старше одиннадцати.
– Это я только-только в «Хогварц» поступил, – заплаканным голосом пояснил Огрид. – Папаша был на седьмом небе… боялся, а вдруг я не колдун, ну, из-за мамы, понимаете… ладно, не важно. Яс’дело, с магией у меня всегда было не так чтобы очень… Хорошо хоть, он не дожил до того, как меня турнули. Помер, когда я во второй класс пошел… Как папаши не стало, за мной Думбльдор приглядывал. Работу вот мне дал… вера у него в людей есть, вот как. Не боится дать еще один шанс… не как другие директора. Кого хошь примет в «Хогварц», ежели только у них талант имеется. Понимает, что человек может быть правильный, даже если семья у него не того… не очень-то уважаемая. А некоторые не понимают. Некоторые так и будут к тебе… с камнем за пазухой. А некоторые вообще прикидываются, будто у них широкая кость, – нет, чтоб встать и сказать: я – это я, и мне за это не стыдно. «Никогда не стыдись сам себя, – так мой старикан говаривал. – Всегда, – говорил, – найдутся те, кто будет против, только тебе до них дела нет». И ведь прав был. Дурак я, ох дурак. Вот и до нее мне больше дела нет, увидите. Широкая кость… я ей покажу широкую кость.