– Сгорбс! – Злей как вкопанный остановился в дверях. – Барти Сгорбс!

– Святое небо, – профессор Макгонаголл тоже замерла и уставилась на неподвижное тело.

Из-за ноги Злея выглянула грязная, растрепанная Винки. Она широко раскрыла рот и пронзительно завопила:

– Господин Барти, господин Барти, что вы тут делаете?

И бросилась на грудь молодому человеку.

– Вы его убили! Вы его убили! Вы убили хозяйского сына!

– Его всего лишь сшибли, Винки, – проговорил Думбльдор. – Будь добра, отойди в сторонку. Злотеус, вы принесли зелье?

Тот предъявил стеклянный пузырек с прозрачной жидкостью – тот самый признавалиум, которым он недавно угрожал Гарри. Думбльдор встал из-за стола, наклонился над лежащим и усадил его, привалив к стене под Зеркалом Заклятых, откуда на присутствующих по-прежнему сурово взирали отражения Думбльдора, Злея и Макгонаголл. Винки осталась стоять на коленях – она дрожала и закрывала руками личико. Думбльдор силой открыл молодому человеку рот и влил туда три капли зелья. Затем палочкой указал на его грудь и велел:

– Воспрянь.

Сын Сгорбса открыл глаза. Взгляд его был бессмыслен, глаза пусты. Думбльдор опустился перед ним, чтобы говорить ему прямо в лицо.

– Ты меня слышишь? – тихо спросил Думбльдор. Веки молодого человека задрожали.

– Да, – еле слышно пробормотал он.

– Расскажи нам, пожалуйста, – мягко начал Думбльдор, – как ты здесь оказался. Как ты сбежал из Азкабана?

Сгорбс сделал долгий, судорожный вдох и заговорил ровно и безжизненно:

– Меня спасла мать. Она знала, что умирает. И уговорила отца выполнить ее последнюю просьбу – спасти сына. Он любил ее так, как никогда не любил меня. И согласился. Они пришли меня навестить. Дали мне всеэссенцию с волосом моей матери. А она выпила всеэссенцию с моим волосом. Мы поменялись обличиями.

Дрожащая с головы до ног Винки затрясла головой:

– Молчите, господин Барти, молчите, не говорите больше ничего, вы сделаете плохо вашему отцу!

Но Сгорбс лишь снова глубоко вдохнул и продолжал все так же сухо:

– Дементоры слепые. Они почуяли, что в Азкабан вошел один здоровый и один умирающий. А потом почуяли, что из Азкабана выходит один здоровый и один умирающий. Отец вынес меня, переодетого в одежду матери, на случай, если заключенные увидят нас сквозь решетку… Мама вскоре умерла в Азкабане. До самого конца она старательно принимала всеэссенцию. Ее похоронили в моем обличии и под моим именем. Все считали, что она – это я.

Веки молодого человека дрогнули.