Пока мы разговаривали, из глубины лачуги вышел старик, еще более древний, сгорбленный и морщинистый, чем моя собеседница.

– Это Пьер, – сказала она. – Мсье теперь может услышать его рассказы, если пожелает, так как Пьер принимал участие во всем, от Бастилии до Ватерлоо[95].

Старик по моей просьбе тоже взял табурет, и мы погрузились в море воспоминаний о революции. Этот старик, хоть и был одет, как пугало, ничем не отличался от любого из шести ветеранов.

Теперь я сидел в центре низкой лачуги; старуха расположилась по правую руку от меня, а Пьер – по левую и немного впереди. Эта лачуга была полна всевозможного любопытного хлама, хотя от многих предметов в ней я бы предпочел оказаться подальше. Так, в одном углу возвышалась груда тряпья, которая, казалось, шевелилась от множества обитавших в ней паразитов, а в другом – куча костей, распространявших жуткое зловоние. Время от времени, бросая взгляд на эти кучи, я видел блестящие глаза крыс, кишевших в лачуге. Отвратительные объекты были достаточно пугающими, но еще ужаснее выглядел покрытый пятнами крови старый мясницкий топор на железной рукояти, который стоял у стенки справа. И все же эти вещи меня не очень тревожили. Рассказы двух стариков были такими захватывающими, что я все сидел и сидел там, пока не наступил вечер, и кучи мусора не стали отбрасывать темные тени на провалы между ними.

Спустя какое-то время я забеспокоился. Не могу сказать, из-за чего именно, но мне что-то не нравилось. Беспокойство – это инстинкт, и оно служит предостережением. Свойства психики часто служат часовыми интеллекта, и, когда они подают сигнал тревоги, разум начинает действовать, хоть и подсознательно.

Так произошло и со мной. Я начал осознавать, где нахожусь и что меня окружает, и спрашивал себя, как мне следует действовать, если на меня нападут; потом мне неожиданно пришла в голову мысль – хоть и без явной причины, – что я в опасности. Осторожность шептала: «Сиди смирно и не подавай виду», и поэтому я сидел тихо и не подавал виду, так как чувствовал на себе взгляд четырех хитрых глаз. Четырех, если не больше. Боже мой, какая ужасная мысль! Возможно, эту лачугу с трех сторон окружили злодеи – шайка головорезов, каких может породить только полвека то и дело вспыхивающих революций.

От ощущения опасности мой ум и наблюдательность обострились. Я стал более внимательным, чем обычно, и заметил, что глаза старухи все время смотрят на мои руки. Я тоже взглянул на них и увидел причину – мои кольца. На левом мизинце я носил массивное кольцо-печатку, а на правой – недурной бриллиант.