Что и говорить, эта хижина была настоящей западней убийц, и ее охраняли со всех сторон. Человек с гарротой[97] лежал на крыше, готовый задушить меня своей петлей, если я увернусь от удара кинжала старой карги. Впереди мой путь преграждало неизвестное количество бандитов. А сзади сторожила шеренга готовых на все людей – я по-прежнему видел их глаза сквозь щели в досках пола, когда смотрел туда в последний раз, – они лежали на земле и ждали лишь сигнала, чтобы вскочить. Если действовать, то только сейчас!

Со всей возможной невозмутимостью я слегка повернулся на табурете, перенеся вес тела на согнутую правую ногу. Потом, как диктовал боевой инстинкт древних рыцарей, выдохнул имя своей дамы и бросился всем телом на заднюю стену хижины.

Как бы внимательно за мной ни наблюдали, но внезапность моего броска застала врасплох и Пьера, и старуху. Вываливаясь сквозь гнилые доски, я заметил, как она тигриным прыжком вскочила с места, и услышал ее приглушенный вскрик разочарования и ярости. Мои ноги приземлились на нечто шевелящееся, и, отпрыгивая в сторону, я понял, что наступил на спину одного из злоумышленников, лежащих лицом вниз снаружи у стены хижины. Кроме царапин, оставленных гвоздями и обломками досок, я был невредим и, задыхаясь, бросился бежать вверх по склону холма впереди, слыша за спиной глухой треск обрушившегося навеса.

Это был кошмарный подъем. Холм, хоть и невысокий, оказался ужасно крутым, и с каждым шагом я увлекал за собой массу пыли и золы, в которую проваливались мои ноги. К тому же эта ужасная, зловонная пыль забивала мои легкие, не давая вздохнуть и вызывая тошноту, но я понимал, что речь идет о жизни и смерти, и продолжал бороться. Секунды показались мне часами; впрочем, те несколько мгновений, которые я выиграл на старте, в сочетании с молодостью и силой дали мне большое преимущество, и хотя несколько фигур преследовали меня в мертвой тишине, которая была ужаснее всех звуков, я легко добрался до вершины. Однажды, много времени спустя, мне довелось подниматься на конус Везувия, и, когда я с трудом взбирался по ужасной крутизне среди серных испарений, та кошмарная ночь в Монруже вспомнились мне так живо, что я едва не лишился чувств.

Мой холм был одним из самых высоких в этой стране мусора, и когда я добрался до вершины, хватая ртом воздух, с сердцем, стучащим как кувалда, то увидел вдалеке слева тускло-красный отсвет неба, а ближе ко мне – вспышки огней. Слава Богу! Я понял, где нахожусь и где пролегает дорога на Париж!

На две или три секунды я остановился и оглянулся. Мои преследователи все еще были далеко, но решительно бежали вперед в полном молчании. Позади остались развалины лачуги – масса досок, среди которых шевелились неясные фигуры. Я хорошо их видел, так как из обломков уже вырывались языки пламени – очевидно, тряпки и солома загорелись от разбитого фонаря. И по-прежнему тихо! Ни единого звука! По крайней мере, старые негодяи умели умирать храбро.