Все взоры устремляются на Ореста, а его лицо холодно, как зимний вечер, а глаза, кажется, не видят ничего: или все сразу, или совсем ничего.

Теперь Электра поворачивается к Эвпейту.

– Ты, старик, у тебя есть свидетельства?

– У меня есть свидетельство моих глаз – у всех нас есть свидетельство наших глаз!

Это попытка воодушевить сторонников, чтобы все снова закричали, выразили свое возмущение, но нет человека, кто смог бы встретить взгляд Электры и не замолкнуть.

– Глаз пьяниц и дураков. Мелких притязателей на княжество, которые готовы вонзить нож в спину соседу ради кусочка власти. Крошечной, крошечной власти над этими западными островами – вам, вероятно, она кажется такой большой. Я так понимаю, доказательств у тебя нет. Нет свидетелей, которые встали бы и сказали: «Да, да, я видел, как Пенелопа распускает ткань, я сам видел, как она это делает». Есть такие?

Есть одна, жмется в углу, она могла бы рассказать, если бы ее спросили, – но что значит голос рабыни против утверждения царицы?

Эвпейт становится пунцового цвета, а вот Антиной, пятясь, отодвигается от отца. Эвримах внезапно кажется маленьким, безымянным – мелкий человечек, которого больше занимает его чаша с вином, чем разворачивающиеся события. Андремона нигде не видно.

Дочь Агамемнона выдыхает сквозь стиснутые зубы, будто хочет сплюнуть, потом поворачивается к остальным.

– А что с того, если она и распускает саван? – рявкает она. – Вы женились бы на царице, которая проявила бы меньшую верность своему мужу? Вы заключили бы брак с продажной женщиной, раздвигающей ноги перед всяким, кто придет, а не с женой, которая до последнего вздоха бьется за то, чтобы почтить своего ушедшего супруга? Вы позорите само слово «брак». Вы позорите саму идею о муже. Во имя Геры, – я вздрагиваю от неожиданного удовольствия и странного отвращения, когда она призывает мое имя, – если бы мой брат не был таким добрым и умеренным человеком, таким мягким и справедливым во всех своих деяниях, я думаю, он отправил бы весь микенский флот против вас, взял бы под свою опеку эти островки, чтобы закончить смуту – смуту, которую вы начали! Смуту, отцы которой – вы, а не какая-то женщина! Видя все это, видя вас, мне остается только молиться, чтобы его милосердие не иссякло. Чтобы его любовь к сестре, благородной Пенелопе, и ее многочисленные увещевания к нему оказать милость ненасытным, мерзким жителям ее островов оказались сильнее, чем отвратительный прием, оказанный ему вами, женихами.

Все молчат. Все онемели. Электра держит зал в кулаке. Ей стоит только сжать его – и они будут раздавлены. Я подбираюсь к ней чуть ближе, мое сердце переполняет восхищение, я наклоняюсь, чтобы шепнуть ей на ухо, но она отворачивается и встает перед Антиноем, сыном Эвпейта, который отшатывается под ее взглядом.