Медон нашел Андремона взглядом в толпе заранее, еще до того, как заговорил, чтобы теперь указать на него красивым жестом. Я бы похлопала, но это будет чуть безвкусно и поспешно.

Андремон делает шаг вперед. Наверное, сейчас начнет громко возражать. Будет возмущаться, плевать им в лицо, смеяться над обвинениями Медона. Вместо этого он опускается на колени. Он делает это рядом с Минтой и берет в ладони его окровавленное лицо, не обращая внимания на раззявленное горло. Он шепчет мертвецу в уши слова, которые услышит только Аид, и еще мгновение обнимает его, а потом встает, с испачканными кровью руками и лицом.

Потом он произносит:

– Мой брат мертв. Я требую мести.

И его горящие глаза устремляются на Пенелопу. Но она смиренна. Она покорна. Как видно, происходит нечто такое, чего ей не понять.

– Твоего друга нашли с разбойниками, которых убили сами боги, – сурово говорит Медон.

– Если его нашли среди разбойников, так это потому, что он защищал вас! Вас, итакийских овец! Он был воином, он сражался!

– Каждый, кто видел там его тело, ясно понял, что он был не кем иным, как злодеем, союзником этих грабителей, – резко отвечает Медон. – Или ты хочешь подвергнуть сомнению разум всех этих мудрых слуг Одиссея?

Он широким жестом указывает на советников Итаки, получая удовольствие от представления; другую руку держит у груди, сжав кулак.

Андремон колеблется, снова смотрит на труп Минты, смердящий на каменистой земле. Его сердце шепчет извинение – я не знала, что он способен на это, – но у него есть работа, которую надо закончить. Минта бы понял.

– Если этот человек был другом врагов Итаки, то он был предателем по отношению ко мне.

– Предателем, который носил на шее твой драгоценный знак?

Медон раскрывает кулак, в котором лежит испачканный кровью камешек на кожаном шнурке. Андремон невольно поднимает руку к горлу, но там ничего нет. Где он был, когда в последний раз подвеска точно была на его шее? Когда в последний раз он чувствовал ее приятную тяжесть? Так ведь тогда, когда лежал рядом с Леанирой на липкой простыне, она держалась за его оберег и шептала: «Спи, любимый. Спи».

Теперь – только теперь – Андремон начинает понимать.

Леанира стоит в толпе, рядом с ней – Урания.

Почему ее не прогнали с Итаки?

Почему она все еще делила с ним постель?

Старуха должна была следить за коварной пленницей, и все же, и все же вот стоит Леанира, смотрит на Андремона из толпы, без страха, без дрожи. Она давно не чувствует своего тела. Но ее глаза и все, что она ими видит, принадлежат ей.

«Смерть всем грекам».