– А. – Я думал, Челия рассмеется, но она серьезно кивнула. – Полагаю, твой человек мудр. Нужно заслужить место в седле, а не получить его просто так.

У меня возникло неловкое чувство, что она говорит не обо мне, а о своем отце и ей стыдно за глупость своей семьи.

– Твой отец убьет меня? – внезапно спросила она.

– Он… что?

– Он убьет меня?

Вспоминая этот момент, я с нежностью отмечаю детскую прямоту. Каким бы шокирующим ни был ее вопрос, его бесхитростность резко контрастировала со скрытными путями фаччиоскуро, из которых состоял мир моего отца: поворот плеча, сжатые губы, глоток вина – и которые предвещали кровавые события.

Это был откровенный вопрос, заданный прямо, и он заслуживал прямого ответа.

Преподнесут ли гостю убийство?

Это был важный вопрос, быть может, самый важный. Который следовало задать (с точки зрения Челии – уж точно) – и на который следовало ответить честно (с моей точки зрения, если мы хотели стать добрыми братом и сестрой).

Я начал со стремительных, почти пылких отрицаний, затем умолк и задумался. Такой вопрос заслуживал внимательного изучения.

Ай. Быть смелым, как Челия, чтобы задавать самые трудные вопросы и ждать трудных и честных ответов. И самому иметь смелость отвечать искренне. Каким даром это кажется теперь, после всего, что я повидал и сделал, всего, что испытал и причинил. После всех политических обманов, что довелось увидеть. Теперь я вспоминаю вопрос Челии и желаю, чтобы любые вопросы можно было задать так же откровенно – и получить такой же откровенный ответ, как тот, что я дал в ту ночь, без тени фаччиоскуро.

– Най, – ответил я со всей серьезностью, которую молодость привносит во взрослые вопросы. – Мой отец не причинит тебе вреда. Ты в безопасности.

– Откуда ты знаешь?

Я попытался облечь мысли в слова.

– Просто… я знаю его.

Челия серьезно кивнула, но явно не поверила мне. Я попытался придумать доводы, способные ее убедить. Мой отец был не из тех, кто ходят на Куадраццо-Амо посмотреть, как вору отрубают руки на ступенях Каллендры. Моя семья не присоединялась к толпам, собравшимся поглазеть, как с прелюбодейки срывают одежду, чтобы выпороть плетьми, или как убийцу разрывают лошадьми. В отличие от калларино, отец не кричал, что хотел бы увидеть чью-то голову на пике или пустить кому-то кровь на глазах у его семьи.

– Мой отец не получает удовольствия от чужой боли, – наконец сказал я. – Он не похож на кошку, которая играет с мышами. Он ди Регулаи. Он держит свое слово. Мы выполняем наши обязательства. Таково наше имя.

– Губы мужчин говорят о чести, но их руки говорят правду, – ответила Челия.