От морозца закололо щеки и онемел подбородок, но это лишь заставило сердце петь от звенящей радости, потому что напоминало о близких зимних забавах, карнавалах и каникулах. На душе стало легко-легко, потому что я окончательно осознала: все неприятности в прошлом, меня ничто не гнетет, и я свободна.

Да-да, свободна как ветер, хотя еще полтора года буду учиться и жить в нашей строгой Академии, но ведь я сама это выбрала, а значит – эта несвобода тоже проявление свободы! И я очень люблю эту жизнь, и подруг, и нелепых и строгих наставниц, и даже госпожу директрису.

И Кайрена. Я люблю коммодора Кайрена Шторма!

Все мои прошлые мечты и желания, казалось, померкли под этим ослепительным ураганом чувств, что бушевал у меня в груди. Мне было сладко и больно сознавать, какую власть приобрел надо мной Кайрен; любовь к нему не обещала мне покоя, и я не знала, к чему она приведет и получит ли ответ. Но все же я ликовала. Редкой девушке выпадает счастье испытать подобное, и я буду радоваться каждой минуте, которую провожу с коммодором Штормом.

– Эмма, нужно поговорить, – он подошел близко и прислонился к парапету. А опять заробела и глянула на него исподлобья. Ликование сменилось тревогой, потому что коммодор смотрел на меня строго и напряженно, а его брови хмурились.

От сурового блеска его глаз у меня заныло в груди. Что он собирается мне сообщить? То, что окончательно разобьет мое сердце?

– Ну так говорите, коммодор Шторм, – выдохнула я, желая, чтобы все поскорей закончилось.

Он взъерошил волосы и поморщился.

– Сказать нужно многое... А я хоть теперь и коммодор, но красиво и длинно говорить еще не научился, как все эти штабные.

– Ну так говорите коротко, коммодор... только главное. Уверена, это можно уложить в несколько слов.

– Хорошо. Уложусь в пять слов.

От такого вступления у меня мороз пробежал по коже. Показалось, что за его спокойным тоном таилось нечто страшное, а его пристальный тяжелый взгляд было невозможно выносить, и я опустила глаза. Заставила сначала себя смотреть на шрам на его щеке, но это еще сильнее взволновало, и тогда я, как обычно при непростых разговорах с Кайреном, уставилась на верхнюю пуговицу его мундира. Пуговицы всегда меня успокаивают. Хотя и не в этот раз. Тревога только усиливалась.

– Итак, Эмма... – он вздохнул, а потом вдруг стремительным движением опустился на одно колено.

Я опасливо отступила на полшага, не понимая, что это все значит. Кайрен держался неловко, положив правую руку на колено, и не знал, куда деть левую. В конце концов, упер ее в бедро. Раздраженно двинул бровями, нахмурился.