— Члены совета хотели выпроводить меня из ваших покоев, господин, — говорю и не узнаю свой голос. Он низкий, хриплый, совсем чужой. Даже смех глухой, точно старая собака лаять пытается. — Потому что капитан стражи — не нянька. Только кто ж о вас позаботится, господин? Ужели они?

Сухие губы пытаются растянуться в улыбке, а я вижу, как по нижней трещина ползет, надвое рассекает. Стараюсь даже не хмуриться, но как же сложно это, когда хочется вовсе вскочить, подойти к столу, схватить чернильницу, а затем что есть силы в окно бросить. Кажется, что с ума схожу от бессилья. Ведь я помочь должна, мой господин. Но могу и лишь гладить вашу ладонь и иногда в огонь поленья подкидывать.

— Благодарю.

Вас почти не слышно. Слова пропадают в треске камина и шелесте листвы, который доносится с улицы. Но я понимаю и так, потому что боюсь пропустить нечто важное.

— Так не за что, — отвечаю и виновато голову опускаю, а затем и вовсе склоняюсь, чтобы прижаться лбом к вашему запястью.

Уж сколько раз в ваших покоях была, казалось бы, знаю, где и какая вещь лежит, но сейчас это место чужим кажется — холодным, мрачным, неприветливым. А еще здесь пахнет смертью. Я слишком хорошо знаю, как она пахнет. Была бы возможность — забрала бы вас отсюда к себе, где сыро и крысы бегают. Да вот только не поможет это.

Забавно, но даже из брюха чудовища диковинного три выхода есть, а у меня — только один: жизнь за жизнь. И если б моя сгодилась — отдала бы, не раздумывая. Но всё куда сложнее, запутаннее, как пряжа: ты тянешь за один конец, пытаясь размотать, но разве что узел затягиваешь, который с каждым разом лишь туже становится. И вот, кажется, нашла решение. Только… никогда раньше мне не приходилось невинных убивать, даже если смысл всего их существования — быть убитыми.

— Ждать осталось недолго, мой господин.

Я вижу, как вы улыбаетесь, и невидимые пальцы горло сдавливают. Потому что раньше их, улыбок ваших, было много, и одна — когда вы поднимали свои густые белые брови и смотрели, точно на ребенка, с нежностью, — для меня. Сейчас все они одинаковые — слабые, вымученные. Но я всё еще благодарна, мой господин.

— Иди, — говорите и пытаетесь облизать сухие, потрескавшиеся губы.

— Я вытащу вас. Чего бы мне это ни стоило. — Надеюсь, вы не слышите, как дрожит голос.

— Иди, — произносите строже. Вы никогда не любили повторять.

— С вашего позволения.

Встаю и по привычке ударяю каблуками подкованных сапог друг об друга. Вам нужен покой, мой господин, я знаю. И без того уже сделала всё, что требовалось; мне незачем оставаться. К тому же давно пора спуститься в свою комнату. Понимаю, вы даровали мне поместье за верную службу, но я всё равно раз за разом возвращаюсь к холодным и сырым каменным стенам, к жесткой кровати и рассохшемуся ящику, который некогда заменял стул.