Стром умолк. Здесь у него не было друзей – не стоило тратить силы.

Одиночная камера оказалась небольшой комнатушкой – пять на пять шагов. Узкая койка у стены, стол и стул, прикрученные к полу. Рукомойник и туалет, не отделённые от остальной комнаты ширмой – именно они, бесстыдно открытые взгляду, а не каменные стены, покрытые кое-где под высоким потолком тонкой паутинкой льда, или жёсткий, как дерево, матрас, тут же дали ему почувствовать, что он и вправду в тюрьме.

У двери висела колотушка. Он представил, как глухие, безнадёжные удары с утра до вечера разносятся по длинным тюремным коридорам, и решил: он к ней не притронется.

Забавно – всю свою жизнь, с детства, он стойко переносил боль и холод. Боль и холод были старыми друзьями, и он привык к ним… Но не к бытовому дискомфорту. Стены разом сдавили его, запах из угла показался нестерпимым, но лицо Эрика оставалось бесстрастным, пока охранник снимал оковы с его рук. Ноги оставил скованными.

– Вас будут кормить дважды в день, питьё приносить – трижды…

«Я здесь ненадолго», – хотел сказать он. Или, может: «Я не виновен».

Но эти книжные, пустые фразы были бесполезны – и уж точно до них не было никакого дела этому безликому человеку, отупевшему от монотонности распорядка тюремной жизни, от постоянной опасности – многие здесь, должно быть, годами не оставляли попыток сбежать – и от холода, холода.

От губ поднимался лёгкий пар, но на койке обнаружилась пара серых покрывал. Роскошь его положения – или они были бы положены ему в любом случае?

Он всё ещё один из Десяти – или уже нет?

Дверь за охранником закрылась, отрезая Строма от всего мира.

Когда его взяли, он успел написать записки Иде и Барту – их обещал передать тот ошеломлённый паренёк, что приходил к нему, беспокоясь о Сорте. Должно быть, тогда он и нашёл какой-то способ проследить за ним – хитро. Эрик его недооценил – сказалась дурацкая высокомерная привычка не брать в расчёт рекрутов с низким усвоением, а именно таким был для него с первых минут Унельм Гарт.

Да, Унельм Гарт – причина, по которой он здесь… Но почему-то Стром был уверен, что тот отдаст записки. В них он просил охотницу и наставника ничего не предпринимать, предоставить ему выкручиваться самому.

Он был уверен, что сможет… А вот если позволить другим начать действовать, хаоса не избежать. Ради кого другого Барт уж точно не стал бы раскрывать некоторые из их ходов раньше времени, но почти отцовские чувства, которые наставник питал к нему, могли сыграть злую шутку.

Звеня оковами, Стром подошёл к окну, коснулся решётки разгорячённым лбом, и холод обжёг его. Белое, вечное течение Стужи… Он смотрел на него и думал.