– Мы все так думаем, а потом внезапно понимаем, что это не так, но уже нет возможности вовремя повернуть назад. – Он сказал эту фразу с такой печалью в голосе, что я прочувствовала его боль каждой клеточкой своего сердца. Этот человек был так душераздирающе красив и одновременно так несчастен. Он отпустил меня и убрал руки в карманы туники.

– У тебя иногда возникает желание никогда не встречать Гвиневру?

У него на лице появилась улыбка и прогнала тоску.

– Нет. Без нее эта жизнь стала бы пуста. Она – мой свет во тьме, но я сожалею, что причинил ей столько страданий и боли. Только изменить этого не могу.

Прежде чем я успела что-то ответить, к нам подошел другой человек.

– Вианна? – В голосе слышалось неверие.

Ланселот тихо вздохнул. Взгляд отца стал ласковым, а к глазам подступили слезы.

Он взял меня за руку:

– Вы позволите? – обратился он к Ланселоту.

Рыцарю это не понравилось, однако удерживать меня он не стал. Наверняка сейчас же пойдет к Аарванду. Значит, у меня не так много времени. Я отошла вместе с отцом от Ланселота.

– Ты меня узнал? – осторожно спросила я, когда мы отдалились на пару шагов.

– Ты точная копия своей матери. У тебя ее глаза. Что ты тут делаешь?

Я слишком явственно ощущала направленные на нас взгляды.

– Давай немного прогуляемся, – предложила я.

– Тебя не должно быть в Камелоте, – пожурил меня он, обнял одной рукой и повел в сторону крепостных ворот. – Именно сейчас? Возвращайся обратно, причем так скоро, как только сможешь. Эта эпоха опасна.

Его беспокойство казалось странным, но приятным. Стал бы он тем отцом, который запрещал бы мне лазать по деревьям? Забирал бы меня после школы и ел со мной мороженое? Предостерегал бы насчет мальчиков, которых считал недостаточно хорошими для меня? Всего этого я никогда не узнаю. Он притянул меня еще ближе, когда стражи устремили на нас мрачные взгляды, адресованные не мне. Как могли его объятия чувствоваться такими родными? Мы не знали друг друга, и все же он пах чем-то, что было мне очень знакомо. Потребовалась пара секунд, прежде чем я сообразила, чем именно. От него пахло нашим домом. Ароматом трав, которые столетиями сушились и готовились в нем. Он пах солью для ванны, которой мы и по сей день пользовались, нашим садом, который каждый год заново расцветал и увядал. Он пах сигаретами, которые как-то в детстве нашла Маэль и тайком выкурила, и ликерами, которые ежегодно готовила бабушка. Он был моим домом. От этой мысли у меня слезы навернулись на глазах.

– Эй, – пробормотал папа. – Не плакать. – Он поцеловал меня в висок, что лишь сделало все еще хуже. Хуже и лучше. У нас были эти несколько минут вдвоем, и я надежно сохраню каждую их секунду, чтобы рассказать потом Маэль и Эме. Ветер шевелил траву, а мы пошли по тропинке к леску, в котором я гуляла с Ланселотом и Гвиневрой.