– Рыбки замерзнут, – укоризненно сказал Тандаджи. Покосился за окно – день уходил в вечер, и вставал там настоящий трескучий мороз – и потянулся за второй папироской.

– Не увлекайся, – предупредил Игорь, – еще работать.

– Мне это не помешает, знаешь же, – с благодушной улыбкой сообщил тидусс. – Сделай лучше кофе, Игорь Иванович. Или, может, нам тоже пойти в сугробе постоять? Дел-то других никаких нет.

– Мы с тобой простые смертные, – серьезно отозвался Стрелковский, включая чайник. – Так что нам остаются земные дела, Майло. А ее величеству оставь божественные. Не просто ведь так она померзнуть решила. Что-то отдаешь, что-то получаешь. Такова суть обетов. Обеты силу богам дают, руки им развязывают.

– А ты за свое молчание что-то получил? – поинтересовался Тандаджи, сверкая белоснежными зубами. Смуглое лицо его при этом оставалось каменным, и тем более жуткой казалась широкая улыбка.

Игорь задумался. Долго думал: уже и чайник закипел, и кофе растворился в чашках, и даже по глотку они сделать успели.

– Я ничего не просил, – сказал Стрелковский в конце концов. – Но получил обратно свою душу. Не сразу. Ради нее пришлось приносить жертвы и Люджине. Но я снова живой, Майло. А теперь, – он допил кофе, поморщился от горечи и встал, – нужно работать.

Тидусс кивнул и затушил папиросу в пепельнице.

Василина простояла на коленях возле храма всю ночь, упрямо шепча молитвы. Ушел священник, жестом благословив ее, менялись вокруг охранники, на Иоаннесбург опускались тьма и мороз, а королева все просила, требовала помощи. Но ответом ей было все то же молчание, только окна святилища мерцали от свечей внутри. Мариан молчал, сжимая ее руку, и она до паники боялась, что он умрет от холода, – и усиленно отдавала ему тепло, чувствуя, как саму ее мороз пробирает до самого сердца.

Что они вынесли в эту ночь, сколько раз каждый из них доходил до отчаяния не за себя – за другого, желая подняться и увести супруга прочь от верной смерти, – никому, кроме них двоих, неизвестно. Но они оставались на месте.

Под утро взвыла метель, засыпав их ледяной крошкой и пытаясь прогнать порывами ветра. Байдек дрожал крупной дрожью, сжимая ладонь до боли, но королева уже почти ничего не чувствовала: она замерзала, и ее клонило в сон, и казалось, что вокруг тепло-тепло.

«Зачем мучаешь девочку?» – слышала она укоризненный, журчащий водой голос – и кто-то ласковый смотрел на нее, улыбался сочувственно.

«А?! Какова?! – громыхало в ответ почти с гордостью, и Василина сердито поджимала губы. – Еще немного, еще…»

Что «еще» – она не поняла: сознание ее покинуло, и королева повалилась на снег.