Но это было в прошлом. А его будущее сидело рядом и терпеливо ждало, пока он отдохнет.

– Позвольте мне дать вам свое имя, Люджина, – сказал Игорь тихо.

Капитан удивленно и сонно посмотрела на него.

– Чего не сделаешь ради того, чтобы ночевать на широкой кровати. Да, шеф?

Он не поддержал шутку, но улыбнулся, подтянул ее еще ближе.

– Фактически вы живете со мной, спите со мной, носите моего ребенка. И я хочу быть уверен, что вы никуда не денетесь, Дробжек. Поссоримся или придумаете себе что-нибудь – и ищи вас потом волчьими тропами, если вдруг решите вернуться в гарнизон и с животом наперевес пойти нежить зачищать.

– Да куда мне. Я до нежити этой не добегу, засну на ходу, – пробормотала капитан ему в грудь – губы щекотали кожу, вызывая желание задрать это платье и стянуть с нее белье. – Что вы так торопитесь, Игорь Иванович? Я и так от вас никуда не денусь.

– А как же мама? – Стрелковский решил использовать запрещенное оружие. – Анежка Витановна в последний раз грозилась мне хребет сломать за совращение дочери. Вы ведь не хотите остаться невенчанной вдовой?

Люджина со смешком потянулась.

– Мама может, – повторила она любимую присказку. – Вот, оказывается, кто вас запугал до мыслей о женитьбе, шеф. Уговаривайте меня, уговаривайте, Игорь Иванович. Я заслужила.

– Заслужили, – согласился он умиротворенно. Поколебался и забрался пятерней под платье. – Как вы себя чувствуете?

Северянка с понимающей иронией посмотрела на него снизу вверх. Синие глаза ее смеялись.

– Какой вы деликатный, Игорь Иванович. Хорошо я себя чувствую. Мы, Дробжеки, вообще выносливых кровей. И мамы, – добавила она с намеком, – рядом нет. Можете смело совращать меня еще раз.

– Только не засните, – пробормотал он, опрокидывая ее на диван и поднимая платье до пояса. – Это будет чудовищный удар по моему самолюбию.

– А это уж как постараетесь, – ответила Люджина и сжала пальцами его волосы, откидывая голову на подушку. – Только, Игорь Иванович, понежнее с грудью. Очень уж она у меня сейчас чувствительная.

При слове «грудь» он встрепенулся, как боевой конь, задрал платье еще выше – и замер, глядя на мягкие и широкие полушария. Наклонился, вжался в одно из них лицом, не удержав довольного вздоха – тепло, мягко, пышно! – потрогал налитый сосок языком – а потом и руками, и губами убедился, насколько чувствительной стала женская плоть.

Этот их вечер был наполнен медленной лаской и пронзительным взаимопониманием. Бережностью мужчины и горячей любовью женщины. Запахом дыма и нежности, молока и соли, сбивающимся дыханием и доверием.