– Я вас потом побью, можно, шеф? – проговорила Дробжек ему в шею и подняла голову. Синие глаза были мутные, сонные. – Очень спать хочется.

– Да, – согласился Стрелковский, но не отпустил ее. От этой груди никак было не оторваться, и он одной рукой водил по телу напарницы губкой, а второй лениво сминал, ласкал тяжелое полушарие, иногда наклоняясь и касаясь губами большого соска, отчего глаза ее снова темнели. – Завтра буду договариваться о прибытии пополнения, капитан. Видимо, придется нам воевать. Свенсен сказал, что на замок готовятся напасть.

– Повоюем, – равнодушно сказала Люджина. – Какие-то инструкции будут?

– Завтра, – он все-таки усмехнулся, коротко поцеловал ее. Обсуждать дела, одновременно чувствуя в руках женщину, было необычно. – А сейчас спать, капитан.

Дробжек, выйдя из душевой, спокойно направилась к своей аккуратно заправленной постели и забралась под одеяло.

– Спокойной ночи, шеф, – ровно произнесла она и отвернулась к стенке.

– И вам, Люджина, – отозвался он. Послушал ее дыхание, покачал головой. Ни вопросов, ни упреков, ни лишних слов. Он и сам-то не очень понимал, что делает. Знал только, что там, в зале, не позволил бы ей уйти с кем-то из берманов. Хотя разве Дробжек ушла бы? Полежал еще немного, глядя на спину северянки, встал, захватил подушку и лег рядом с ней, мгновенно согревшись.

– Кровати узкие, неудобно будет, – пробормотала она невнятно, не поворачиваясь.

– Спите, капитан.

– Угу…

Он прикоснулся губами к ее затылку, обнял за талию.

– Вы будете со мной, Люджина?

Северянка молчала – и будь он проклят, если не ждал ее ответа! – наконец повернулась к нему, уткнулась лицом в плечо и очень сонно и неразборчиво прошептала:

– Столько, сколько вам будет нужно, Игорь Иванович.

Полковник задремал, проснулся через какое-то время – женщина, живая, горячая, пахнущая теплой мятой, дышала ему в плечо, и руками он обхватывал ее как надо, – и снова задремал. Сил думать не было.

Утром, еще до звонка, объявляющего побудку, Стрелковский проснулся от панического, острого чувства вины. Нечем было дышать, нечем оправдывать себя. Люджина спала рядом, открытая, прижавшаяся к нему, – и он некоторое время смотрел на нее, расслабляясь от ее умиротворения и теплоты, прежде чем встать, распахнуть окно в ночной замковый двор и начать судорожно вдыхать свежий холодный воздух, от которого отступали и презрение к себе, и ощущение повторного предательства – уже двоих женщин, – и мягкая, удовлетворенная телесная слабость, и ярость за то, что позволил себе отвлечься, окунуться в краткое бездумное счастье.