Могла только крутить головой — и то тяжело, словно шею кто-то держал. Как привели, как усадили — так и сидела, наблюдая, как дородная женщина набирает большую ванну с лавандовой пеной.

Я искала глазами зеркало. Нашла.

И… до конца осознала: я в чужом теле.

Молодом. Истощённом.

В зеркале на меня смотрела девушка. Юная. Бледная. С большими голубыми глазами. Длинные светлые волосы спутались, прилипли к щекам и вискам. Локоны, влажные и тяжёлые, падали на плечи, придавая ей почти сказочную хрупкость.

Лицо — кукольное. Маленький аккуратный подбородок, чёткие скулы, тонкий носик. Брови светлые, чуть изогнутые.

Но вся эта красота была испорчена. Девочке явно было непросто. Щёки впалые, губы треснуты от ветра и обезвоживания. Под глазами — черные тени. Она выглядела так, будто пережила не только бегство, но и голод.

На ней было пышное платье с тонкими кружевами на лифе, с изящной вышивкой по подолу, со шнуровкой на спине. Ткань была светлая, с благородным отливом. В стиле позднего средневековья.

Теперь же платье выглядело жалко. Кружева — порваны. Подол в грязи и листьях.

Мне нужно было принять тот факт, что это милой красивой девочки больше нет, а есть я.

И мне стало её так жаль.

Не себя. Её.

Она ведь и знать не знала, что так закончится её бегство. Возраст… не больше двадцати пяти. Как у моей Леночки.

Жить да жить. Любить. Радоваться жизни. Детей рожать.

А она бежала… и умерла в лесу, в сырой луже.

Бедная крошка.

Надеюсь, там, где ты сейчас — тебе уже хорошо.

А мне…

Мне бы только немного прийти в себя.

— Давай леди, вставай. Мыться будем.