Выражения лиц у всех четверых нас были примерно одинаковыми, хотя мое, скорее всего, выглядело самым мрачным, когда я снова услышала упоминание о чем-то гонадном.

– Нажмите «подтвердить лечение», чтобы начать терапию с вероятностью успеха двадцать пять процентов, или «отменить», чтобы прервать процедуру. Нажмите «узнать больше», чтобы получить дополнительную информацию о заболеваниях.

Талира, пожав плечами, указала на капсулу и невозмутимо предложила:

– Вперед?

– Что сказала капсула? – спросила я, все еще надеясь услышать что-то ободряющее.

– Понятия не имею! – девушка невинно улыбнулась. – С моей точки зрения это полная белиберда, я ничего не поняла.

Ну, если она не поняла, то у остальных и подавно не было ни малейшего шанса догадаться, что это был за поток слов.

Стоило мне улечься в капсуле, как Райлен тут же подошёл ко мне и крепко сжал мою руку — так крепко, что даже гул в ушах чуть притих.

Он не отпускал её, пока крышка не сомкнулась надо мной, пока всё вокруг не погрузилось в полную темноту.

Но долго в этой темноте я не пробыла — менее чем через минуту меня ослепил резкий красный свет, и вместе с ним прозвучала сирена, а затем всё тот же голос произнёс:

— Внимание. Субъект идентифицирован как носитель генома с признаками постнатальной модификации. В соответствии с регламентом клинической допустимости и протоколами терапевтического доступа, установленными для автоматизированных медицинских систем, лечение генно-редактированных лиц запрещено.

***

Можно ли измерить чувство, когда тебе кажется, что в жизни вот-вот произойдёт что-то хорошее, то, что изменит твою судьбу полностью — после того, как ты провела четверть века, убеждая себя, что надежды нет?

Привыкнув к мысли, что у меня никогда не будет собственных детей, я была готова стать частью чужой семьи — и находила в этом успокоение и даже счастье. Многие семьи так живут, в этом нет ничего постыдного.

Наверное, внутри меня всё ещё живёт — и мучается — некая надежда, что и для меня всё может быть иначе. И сколько бы я ни убеждала себя, что мне всё равно — в глубине души мне совсем не всё равно.

А сейчас та крохотная надежда, то чувство, что всё, во что я верила, связанное с собственной неполноценностью, может исчезнуть — просто умерло.

Резко. Неожиданно.

И терять это вновь оказалось стократ больнее, чем постепенно, годами, привыкать к подобной мысли.