Следующее пробуждение было уже в комнате общежития. Тесной, воняющей перегаром. Голова раскалывалась от похмелья — нового и омерзительного для меня ощущения.

Памяти в этом теле не было. Лишь пустота.

Оказалось, накануне громко праздновали выпускной. Судя по всему, предыдущий владелец тела отпраздновал так хорошо, что его решили похоронить заживо. Теперь же все разъезжались из общаги.

Я остался один, в чужом мире, в чужом теле.

Самое мерзкое в этом проклятии — его извращённая, садистская логика. Я, веками собиравший жатву смертей, теперь вынужден дарить жизнь. В моей душе — или в том, что от неё осталось — теперь находится Сосуд Смерти.

Черный хрустальный кубок, который видит только тот, кто отмечен проклятием. Каждый день он медленно пустеет, постоянно испаряя около трёх процентов Живы. И если запас упадёт до нуля, я умру. Окончательно и бесповоротно.

Я прикрыл глаза на секунду, концентрируясь. Перед внутренним взором возник знакомый образ: гранёный кубок из полированного обсидиана. Серебристая субстанция заполняла его примерно на четверть. Остаток от спасённой позавчера кошки какого-то торговца, угодившей в капкан.

Двадцать три процента.

Первую неделю я был уверен, что смогу обмануть систему. И искал лазейку. Я пробовал всё.

Ходил по темным проулкам, привлекая к себе внимание разных отморозков. И в первый же день меня попытались ограбить.

Благо предыдущий хозяин этого тела держал себя в приличной физической форме, видимо, компенсируя умственные способности спортом. Я без труда сломал нападавшим руки, а потом, в качестве эксперимента, сам же их и вылечил.

Сосуд остался пуст. Проклятие было хитрее. Нанесённые мной увечья не считались.

Тогда я попробовал иначе. Платил бродягам за фальшивую благодарность — без толку. Проклятие считывало не слова и не действия. Оно питалось только истинными, неподдельными эмоциями.

Только искренняя благодарность за спасённую жизнь может наполнить этот чёртов кубок. И чем сильнее была угроза смерти, тем щедрее была награда.

Я, повелитель смерти, стал заложником чужой благодарности.

Абсурд, достойный пера сумасшедшего драматурга. И вот теперь я иду по коридору больницы, получив очередной отказ, а мой запас топлива для существования на критически низкой отметке.

Двадцать три процента. Мало. Очень мало.

С этими мыслями я дошёл до стеклянных дверей выхода. Они разъехались передо мной, и в лицо ударил свежий воздух, смешанный с запахом выхлопных газов и… назревающей паники.

Прямо к парадному входу нагло подкатил черный представительский седан с мигалками. Дверь открылась. Пожилой мужчина в дорогом костюме сделал шаг на асфальт и тут же рухнул, как подкошенный. Без звука, без предупреждения. Просто упал.