— Ладно, — решил я. — Надобно подумать, как это все устроить.

Не в самом лучшем настроении отправился прогуляться, но тут на пути мне попался Орокан. Завидев меня, молодой охотник расплылся в улыбке, да так, что глаза его превратились в две лучезарные щелочки.

— Бачигоапу, Курила-дахаи! Снег легла, пойти кабан охота!

— Охота? — тут же встрепенулся Левицкий, как раз выглянувший из нашей избушки.

— Да. Кабан, мясо, шкура! — подтвердил Орокан.

— Ну так чего ты раньше молчал? — удивился я. — Конечно, давай пошли! Мясо нам сейчас не помешает, а то сидим на одной рыбе да крупе. Да и развеяться хорошо бы.

Я взял ружье, а Левицкий вооружился своим дальнобойным нарезным штуцером, которым очень гордился. Орокан проверил заряд своей китайской пищали, подсыпал пороху на полку. Его собаки, учуяв предстоящую охоту, нетерпеливо заскулили, перебирая лапами.

Мы двинулись вдоль берега Амбани Бира, вверх по течению, туда, где, по словам Орокана, кабаны чаще всего устраивали свои лежки в густых зарослях черемухи и ивняка. Воздух был свежим, морозным, с легким запахом прелой листвы и хвои. Свежевыпавший снег приятно хрустел под ногами. Ветер утих, и в тайге стояла тишина, так что слышно было, как где-то вдалеке дятел стучит по сухому дереву.

Вскоре Орокан заметил на снегу свежие следы — крупные, раздвоенные отпечатки кабаньих копыт.

— Вот они, дахаи! — прошептал он, указывая на цепочку следов, уходившую в глубь прибрежных зарослей. — Большой стадо здесь прошел недавно!

Он спустил по следу собак. Те, радостно взвизгивая, тут же взяли след и скрылись в кустах. Мы двинулись за ними, стараясь ступать как можно тише, внимательно осматриваясь по сторонам. Напряжение нарастало. Левицкий нервно сжимал свой штуцер, его лицо покраснело от азарта. Я тоже чувствовал, как учащенно бьется сердце. Охота — это всегда риск, всегда адреналин.

Вдруг из зарослей донесся яростный лай собак, а затем — сердитое, хрюкающее рычание.

— Тута! — прошептал Орокан, и его глаза блеснули.

Мы осторожно, пригибаясь, двинулись на звук. Картина, открывшаяся нам, была впечатляющей. В небольшой низине среди поваленных бурей деревьев металось несколько крупных кабанов — секач с мощными, торчащими клыками, несколько свиней поменьше и пара молодых подсвинков. Собаки Орокана, две его верные лайки, вели себя поразительно умно и смело. Старшая, более опытная, кружила у головы самого крупного секача, отвлекая его внимание на себя, ловко уворачиваясь от страшных клыков и копыт. Она не бросалась на зверя, а лишь настойчиво облаивала его, не давая уйти или атаковать нас. Вторая собака, помоложе, действовала по-другому. Она заходила сзади к кабанам и, выбрав момент, коротко, но сильно хватала их за задние ноги, заставляя садиться и обороняться. Это был классический прием нанайской охоты с собакой на кабана или медведя — «посадить» зверя, сделать его уязвимым для выстрела охотника.