Я закрыла глаза и воскресила в памяти день, когда так неосторожно даровала куклам жизнь. Слова замерцали у меня на губах, обретая звук, вес и форму. Все эти годы я делала то, что мне велели. Я запомнила и слушалась. Я проглотила каждое слово, каждый слог материнского предостережения.
— Леро.
Грудь короля была теплой, жизненная сила еще не покинула его, но дух стремился прочь, прочь, прочь. Это было последнее слово, которое у него осталось, и оно сопротивлялось мне, когда я хотела его забрать, — как марионетки, дергавшиеся в маминой руке в тот самый день, когда все началось.
— Ител.
Стоило мне выдохнуть этот странный приказ, как я ощутила крохотную трещину, неслышный шепоток ветра, — и тело Тираса обмякло, будто пустая скорлупа, которую покинул ее обитатель. Я забрала себе единственное слово, которое еще наполняло его разум. Предрассветный ветер слегка шевелил черные перья, но тело короля было неподвижно, а глаза закрыты. Последняя заря застала его не птицей и не человеком.
— Тирас, — позвала я, отчаянно желая даровать ему новое слово, новую жизнь. Горло уже саднило от этих попыток, но все было напрасно.
Я в скорби и ярости запрокинула голову и принялась выкрикивать в светлеющее небо все слова, которые приходили мне на ум, — все, что могло спасти короля.
— Обен! Телоп! Олырк!
Но небо безмолвствовало. Я потеряла его. Так было предсказано, и так свершилось. Кто-то взял меня за руку и окликнул по имени, но я не могла поднять лба от груди короля.
— Ты ранена, Ларк. Ты вся в крови, — пробормотал над ухом знакомый голос.
— Какое слово ты дала ему, Ларк? — внезапно спросил Буджуни.
Я застонала, пытаясь ответить вслух, но слова перекатывались на языке, будто камни, тяжелые и острые.
— В день, когда умерла Мешара, ты поцеловала ему руку и что-то шепнула. Я видел сам! Что за слово ты ему дала?
Я в отчаянии замотала головой.