И тут пальцы на шее наконец дрогнули и стали разжиматься. Митя отшвырнул полупустой шприц и с трудом спихнул с тебя обмякшее тяжёлое тело. Уснул? Или притворяется? Сыщик, кашляя, нащупал на полу спичку, зажёг о доску и поднёс огонь к лицу Ганемана. Отвернул веко. Зрачок не отреагировал.
Лампа нашлась неподалёку. Стекло разбилось, но керосин внутри ещё остался. Митя зажёг фитиль, встал, пошатываясь. Дыхание всё ещё было сдавленным, а левый бок горячо пульсировал. Дмитрий отвернул полу сюртука и увидел на рубашке расплывающееся красное пятно. Запахнул обратно. Потом.
– Соня! Ты где? Всё кончилось, можешь подать голос.
– Я тут… – донеслось очень тихо из дальнего угла.
– Я сейчас.
Он подхватил с пола стеклянный осколок и нашёл её у стены, между ящиками. Соня сидела, обхватив колени руками, и дрожала. Митя перерезал верёвки и бережно провёл пальцами по красным следам за запястьях.
– Он… мёртв? – шёпотом спросила Соня.
– В беспамятстве. Тебе больше не нужно его бояться.
– Ты был прав! А я… я… – Голос у Сони дрогнул, а глаза начали наливаться слезами.
– Ну что ты. Не плачь. Этот кошмар закончился. Иди сюда.
Митя уселся у стены и, подхватив Соню, усадил к себе на колени и крепко обнял.
– Всё, всё, успокойся…
Она всхлипывала, а он тихо шептал ей что-то, осторожно целуя лоб, виски, щёки, мокрые ресницы и чувствуя привкус соли… Губы у Сони тоже оказались чуть солёными и очень мягкими, и Митя уже не смог от них оторваться. Поцелуй длился и длился – сначала нежный и трепетный, а потом жаркий и исступлённый, сводящий с ума… Он остановился, лишь когда совсем перехватило дыхание, чувствуя, как лицо поглаживают тонкие девичьи пальцы.
Он прервался, посмотрел в затуманенные Сонины глаза и завёл ей за ухо непослушный рыжий локон:
– Я люблю тебя, Соня.
– И я тебя.
Она улыбнулась и положила голову ему на плечо, тихонько тронула губами шею и прошептала:
– Я бы всю жизнь так с тобой тут пробыла.