Я смотрю в окно и думаю о том, что сказал Пьер. Вспоминаю письмо Пич, слово за словом. Снова плачу, размышляя о сестре.

И оказываюсь совершенно не готов, когда огромная тень подлетает к окну.

Я втягиваю воздух, отшатываюсь, чуть не падаю на пол. Кое-как встаю на ноги, прижимаю окно к сетке и вглядываюсь в ночь.

И вижу. Она здесь, огромная, почти доисторическая тварь. Размах ее крыльев — футов двадцать. Она летает вокруг большого вяза, парит над больницей, зависает в воздухе, тяжело машет гигантскими крыльями, чтобы не упасть. У нее светящиеся красные глаза, а кожа сверкает, как обсидиан. Тварь напоминает мне дракона, но ее морда куда страшнее, чем у любой киношной рептилии. Треугольная, с пастью, утыканной длинными кривыми зубами, она медленно проплывает мимо окон пятого этажа, ищет, ищет... пока не находит мое. Глаза вспыхивают алым адским огнем. Тварь испускает долгий душераздирающий крик — узнав меня? — и улетает в ночь.

Час спустя я все еще сижу у окна. Не могу поверить в то, что видел, но знаю, что это было на самом деле. Это не воображение. Не последствия бессонницы. Тварь действительно прилетала.

Значит, история Аниты правдива.

Как и пещерные рисунки Паджетта и чудовища, которые общались с ним телепатически.

Я думаю о Пич в Лафайете — всего в нескольких милях отсюда.

Думаю о Барли и Мие в Шэйдленде. В пешей дистанции от Дикой Лощины и Мирной Долины.

О дорогих мне людях в лапах монстров.

Я должен выйти отсюда.

Как-нибудь, как угодно, но мне нужно добраться до них.

До них и, главное, до Пич.

Завтра приедут федералы. Нужно убедить их меня выпустить. Я скажу что угодно, сделаю все, что нужно, чтобы они забрали меня из этой дыры.

Ради этого я даже вернусь в Дикую Лощину.

Я думаю о крылатой твари, парившей за окном.

Думаю о Детях, о резне в Мирной Долине.

Но больше всего — о друзьях. О сестренке.

Я должен вернуться к ним.