сказать придется не скажу придется не скажу без штанов пустят обсмеют не скажу Сэмми убьет городской страшней а Сэмми убьет

только бы к родителям не пошел только бы не к родителям всё из-за них всё они виноваты

Джон потерял терпение и решил идти ва-банк.

— Где родители? — рявкнул он. Шериф выпучил глаза, но ничего не сказал. Джон крепче вдавил револьвер ему в шею и повторил: — Родители где? Какой дом, какая улица? Сам ведь узнаю…

— Восьмой номер, в начале Главной! — прохрипел Бернард, со страхом глядя на Джона. — Восьмой дом! Отпусти, ты!

откуда узнал откуда неважно вот пусть сами и расскажут паскуды Сэмми вас придавит тварь в реке давно пора пусть сами расколются я скажу ничего не знал ничего не говорил ОТКУДА УЗНАЛ

Репейник отпустил его волосы, убрал револьвер и встал. Шериф, кряхтя, поднялся и стал отряхиваться.

— Премного благодарен за сотрудничество, — сказал Джон. — С вами приятно иметь дело.

— Пошел ты, — буркнул шериф. Он похлопал по карману: там, где до драки был значок, теперь зияла прореха. Бернард подобрал с земли пыльную железку и, по-детски выпятив нижнюю губу, пристроил значок на место. Затем он потер грудь в том месте, куда упиралось Джоново колено, и пошел прочь. На ходу он прихрамывал.

Репейник огляделся. Вокруг никого не было. Все-таки в этих провинциальных командировках есть свои плюсы. Вздумай Джон где-нибудь в Дуббинге напасть посреди улицы на констебля, валялся бы уже на нарах, закованный в наручники. А тут — тишь да гладь. Впрочем, в тихом омуте демоны водятся.

— И русалки, — пробормотал Репейник. У него болела голова.

До восьмого номера в начале Главной он дошел без приключений. Дом окружала живая изгородь — сплошная колючая стена дикой ежевики. В изгороди притаилась незаметная маленькая калитка меж двух давно не крашенных столбов. На обоих столбах было скупо вырезано какое-то древнее существо с клешнями и хвостом, такое же, как на главных деревенских воротах. Калитка была не заперта, и Джон, толкнув её, очутился в зеленом ежевичном коридоре. Сверху нависали шпалеры, и колючие плети заползали на них, образуя сводчатый потолок. Репейник прошел до конца этого коридора и вышел во двор. Первым делом он обнаружил подле себя покосившуюся будку, из которой, потягиваясь, вылез здоровенный лохматый пёс без цепи. Он подошел к Репейнику и со слабой надеждой на угощение вильнул хвостом. Репейник потрепал пса по лобастой башке, почесал за ухом, огладил свалявшуюся шерсть на боках. От непривычной ласки пёс разнежился было, замахал шибче хвостом, но вспомнил, что он при исполнении, и с деланным равнодушием отстранился. Джон пожалел, что в кармане не завалялось сухаря. Он любил животных. Их мысли и эмоции были закрыты для сыщика, он мог читать только в людских головах. Потому и не чувствовал боли, когда гладил обидчивых недотрог-кошек или валял по земле добродушных псов, разметавших по воздуху лапы. За любое же прикосновение к человеку приходилось расплачиваться мигренью. От этого могла немного помочь привычка носить, не снимая, перчатки. От этого неплохо спасала профессия сыщика — любой человек инстинктивно старается держаться от сыщика подальше. Но лучше всего от мигреней помогало одиночество…