Его кровь была белого цвета.

***

***

Вечерело. Ходики в коридоре неумолимо тикали, пожирая время — секунду за секундой. Часовая стрелка застыла между восемью и девятью, минутная целилась в шестёрку. По улице проехал кэбмен — туда, обратно, снова и снова, как вчера, как неделю назад, как всю жизнь. Пропыхтел, скрипя рессорами, мобиль; пробежал, весь в грязи, мальчишка-посыльный. Как обычно, Дуббинг к ночи сбрасывал деловую настороженность, теплел, расслаблялся. Выпускал на улицы принарядившихся институток в крошечных шляпках, давал дорогу рабочим, отмахавшим дневную смену и сменившим промасленные робы на кургузые пиджачишки, растворял двери пабов для клерков, позеленевших от спёртого канцелярского воздуха, выгонял под моросящий дождик пьяниц, блуждающих в вечном поиске очередной порции спиртного. Кто-то басовито хохотал под самым окном, ему вторил визгливый, одышливый женский смех. Кто-то кричал: "Тэсси! Тэсси!", и на зов отвечала отрывистым лаем собака. Ветер не мог выбрать, разгуляться ему к ночи или утихнуть до утра, и нерешительно поигрывал магазинной вывеской на дальнем берегу Линни. Далеко, нежно прозвонили башенные куранты; им с неизменным стариковским опозданием хрипло откликнулись ходики из коридора. Было почти девять часов вечера, стояла тихая погода, катился ко вполне благополучному концу обычный городской день, и всё было нормально. Всё было нормально — у всех нормальных людей.

Джон поболтал бутылку, припал к горлышку. Жидкий огонь прокатился внутри, но вместо облегчения принёс только изжогу и тяжесть в голове. Прямоугольник окна наливался темнотой, жёлтыми звёздами загорались в туманной синеве фонари, а Репейник всё сидел в кресле, пил, время от времени трогая повязку на плече, и вспоминал. Прошло каких-то жалких полгода, для тренированной памяти сыщика — всё равно что вчера. Горячий бриз, кусты песчаного винограда, розовая полоса восхода. Тело мёртвого бога, которого убил Джон, на заляпанном бурыми пятнами песке. Последние слова Хонны, признание вины, раскаяние, сожаление о том, что нельзя вернуть сделанного. И произошедшее потом: странное и прекрасное чувство, как будто бы Джон взорвался изнутри, распался вместе со всей вселенной на миллионы осколков, услышал вечные слова, воедино слился с миром и стал чем-то большим, нежели раньше. Удивительное, небывалое чувство, которое, наверное, не испытывал ни один смертный. А потом остались только тоска и одиночество — одиночество заблудшего существа в бесконечной загробной пустыне. Ещё подумал тогда: вот как бывает, когда умирает бог. Идиот.