Через миг его дёрнуло и потащило следом. Джон вцепился в хлипкую жесть водосточной трубы, взревел от натуги, силясь вытянуть Джил из бездны за спасительную верёвку. Повиснув над пропастью, увидел русалку: искажённое лицо обращено вверх, рука вывернута, притиснута сетью к шее. Она раскачивалась в пустоте, не смея шевельнуться, глядя ему в глаза, а верёвка скользила в его ладони, обжигая кожу, — пядь за пядью, пядь за пядью. Пальцы свело каменной судорогой, и Джон ничего не мог поделать. Джил смотрела на него, не отрываясь, уже зная, что он не удержит. У неё в голове было холодно и покойно, словно в глубоком омуте — как всегда. Она даже сейчас думала только о Джоне, словно прощалась, погружаясь на дно, откуда уже не всплыть.

Водосток скрипнул, накренился, подаваясь под их двойным весом. Крики позади смолкли. Джон призвал к себе все парцелы до единой, окружил себя и Джил плотной, бешено крутящейся сферой тёмных частиц. Ведь кто-то же мог летать с помощью этих бесполезных штуковин! Кто-то мог поднимать скалы, раздвигать горы! Может, и он тоже способен, хотя бы теперь, хотя бы раз в жизни? Но он не был способен. Парцелы сновали вокруг, проносились сквозь их тела, не причиняя вреда и не принося пользы. Впустую.

Раздался скрежет, что-то хрустнуло. Водосток дрогнул, отделился от стены, согнулся, будто кланяясь, и обрушился в темноту, увлекая за собой Джона и Джил.

Они полетели вниз.

Джил вскрикнула.

Джон успел с тоской подумать: "Остров. Я так хотел с ней на остров".

А затем кругом вдруг стало очень светло.

***

***

Песок выглядел рыхлым и мягким, но оказался твёрдым, как гранит. Падение вышибло дух, зубы клацнули, во рту расцвёл звенящий привкус крови. Джон помотал головой, напружинился всем связанным телом, рванулся в тщетной попытке выбраться. Рядом застонала Джил.

— Мать твою в богов душу, — невнятно проговорила она и стала отплёвываться песком. Джон перекатился на спину, вытащил нож и с остервенением принялся резать оплетавшую ноги сеть. Освободившись, нагнулся над русалкой. В несколько взмахов расправился с её путами и помог встать.

— Живая? — спросил он. Огладил её плечи, тронул рёбра. Коснулся затылка. Джил потрясла головой:

— Живая, живая… Это ты сделал?

Джон отступил на шаг. Огляделся. Спрятал от солнца глаза под козырьком ладони.

— Ох ты ж, — сказал он.

Небо хранило такой нежный и глубокий синий цвет, что, кажется, подпрыгни — и сможешь плыть в нём, как в море. Да и море не отставало: отражая небесную синь, стелилось до самого горизонта, гладкое и приветливое, и совершенно прозрачное на отмели, у берега, где сновали, трепеща плавниками, невесомые рыбки. Солнце клонилось к закату, разливало золото по пляжу. То и дело налетал небольшой ветерок, ерошил волосы, целовал нагретую солнцем щёку. Поодаль темнели заросли: лениво колыхались разлапистые листья, клонились под тяжестью плодов ветки. Гулко кричала незнакомая птица. Вдалеке над деревьями громоздилась коричневая макушка горы. Словом, если вообразить вечер в идеальном месте, это был именно он. Самое начало вечера после идеального дня.