Массено не спорил. Судя по изобильности монисто, караван-сарайщик был несказанно богат. Будь его супруга менее внушительной женщиной, она, возможно, не смогла бы даже носить такую тяжесть.

И среди бесчисленных монет, драгоценных камней и подвесок один медальон словно мерцал невидимым светом. Массено уже доводилось видеть такое.

— Гадазон, — негромко произнес он. — Твою жену поймал гадазон.

— Дорогой, любимый, о чем таком говорит этот человек?! — заволновалась Детха. — Не подпускай его ко мне, я боюсь!

Вопреки своим словам, она удивительно быстро спрыгнула с постели и пошла на Массено. Раскинула руки-окорока и кинулась, ища схватить, раздавить костлявого монашка.

Массено сдернул повязку.

Женщина закричала. Облитая солнечным светом, она не рассыпалась пеплом, как вампир или нечистый покойник. Не покрылась и ожогами, как демон или нечистая тварь. И уж подавно не сгинула бесследно, как привидение или нечистый дух.

Нет, она просто кричала, визжала и верещала. Муж тоже вопил, заламывая руки, но не пытался помешать.

Массено же продолжал жечь гадазона. Он направил взгляд пустых глазниц точно на медальон, сосредоточил на нем весь свет, что умел испустить.

И через несколько секунд медальон расплавился.

— Он стоил три денгара! — ахнул караван-сарайщик.

Массено уже возвращал повязку на место. Женщина замерла как вкопанная. Ее взгляд стал похож на взгляд новорожденной — такой светлый и чистый, полный неподдельного изумления.

Массено сам снял с ее шеи остатки гадазона. Эти нечистые духи имеют вид неких носильных предметов — одежды, обуви, украшений. Они не способны двигаться и не могут ничего сделать, пока их не наденут, — но тогда уж приобретают над человеком полную власть.

Дертхан, слушая это, ахал и охал. Детха, понемногу пришедшая в себя, долго моргала, долго не верила, что с ней такое было, а потом принялась в голос орать и поносить мужа.

— Ах ты, мымран бесстыжий, ахиней бесполезный, дурбачей тупоногий! — ревела она, тягая Дертхана за бороду. — Экую дрянь мне подарил, сукан, убойца, запалист!.. Убить меня хотел, да?! А то хуже — покорной себе сделать?! В суккубу обратить мечтал, прелюбодей похабный?! Проклинаю, ненавижу, сдохни!

— Что ты, что ты, лапушка, ласточка моя среброкрылая! — лепетал счастливый муж, покрывая поцелуями сдобные ручки любимой. — Ты, ты одна мне нужна, никого больше себе не желаю! Люблю тебя безумно, жить не могу!

Получив еще богато тумаков, он наконец утишил гнев супруги и вспомнил о выручившем его солнцегляде. Дертхан стиснул его в объятиях, а потом долго тряс руки, едва их не сломав.