— Ирлин, — позвал Астор.

Розовые губы девушки дрогнули.

— Ваше сиятельство…

Он улыбнулся ей в ответ. А она, склонившись еще ниже, к самому его лицу, повторила:

— Ваше сиятельство!..

Нежный, чарующий голосок стал требовательным. И почему-то до странности грубым, почти мужским. Девушка протянула руку, коснулась пальцами щеки маркиза — а потом вдруг, с неожиданной силой встряхнув его за плечи, гаркнула в самое ухо:

— Ваше сиятельство! Проснитесь!

Астора подбросило на постели. Насильно вырванный из сна, которого так жаждал, он резко сел, тряся головой. И, с трудом разлепив веки, огляделся. Изножье кровати, смятая простыня, открытое настежь окно, в которое вливается серо-розовый, словно пепел, рассвет… Поле исчезло. Ирлин тоже. Вместо нее над маркизом Д’Алваро с подсвечником в руке нависал его денщик: в одном исподнем, всклокоченный и как никогда близкий к увольнению.

— Ошалел ты, что ли?! — хрипло выдохнул Астор, обретя дар речи. — Какого демона, Гарет?!

— Так ведь… Простите, ваше сиятельство! — благоразумно попятившись, отозвался тот. — Не хотел пугать, да ведь и меня так же подняли… Там внизу посыльный! С письмом!

— И что? — огрызнулся маркиз, растирая горящее лицо ладонями. — Сам принять не переломился? Ф-фу, чтоб тебя демоны взяли… Чуть на месте Танору душу не отдал!

На заспанной физиономии денщика появилось сконфуженное выражение.

— Так там… это… — промямлил он, чем взбесил господина еще больше, — срочный посыльный-то, ваше сиятельство. А письмо вроде из столицы, и велено вам передать, лично в руки! Я хотел забрать, так он не дает — зови, мол, хозяина. Не то, говорит, обратно увезу. А письмо-то срочное, вот я и…

Маркиз глухо застонал.

— Пшел вон отсюда, — велел он, упираясь сжатыми кулаками в перину и спуская ноги с кровати. — Скажи, пусть ждет, я сейчас.

Гарет испарился. Когда дело пахло хорошей взбучкой, он умел передвигаться быстро. Астор, еще минуту посидев неподвижно, снова тряхнул головой, прогоняя остатки сна, и тяжело поднялся. Будь прокляты все письма на свете, особенно срочные!.. Что спал, что не спал, только хуже стало. Маркиз, спотыкаясь, добрел до умывальника, вылил в глубокую медную чашу, заменявшую таз, полный кувшин воды и окунул туда голову по самый затылок. Помогло. Отфыркиваясь, Астор выпрямился и наскоро утер лицо полотенцем. Потом, подумав, натянул штаны и рубаху и сунул ноги в сапоги, один камзол надевать не стал — много чести. За такие побудки следовало всыпать плетей не только Гарету, но и неведомому гонцу, так что уж как-нибудь переживет, письмоносец.