* * *

Северин думал о Натане Майере, вспоминая похороны доктора Конрада. Мысленно рисовал его высокую ширококостную фигуру и злобно поджатые губы — таким видел он Натана в холодный сумрачный вечер, когда тот шел рядом с Карлой среди скорбящих. Его вид заставил Северина посочувствовать женщине, еще недавно бывшей его возлюбленной. Тонкая грация Карлы казалась изломанной усталостью и самоотречением рядом с пышущей здоровьем статью спутника. С тех пор их дороги ни разу не пересекались, даже когда Карла переехала и начала управлять винным рестораном на темной улице. И вот как-то раз они с Майером встретились в маленьком кафе на набережной Влтавы. Северин теперь заглядывал туда перед сном, после вечера, проведенного со Зденкой, когда в голову лезли предательские и малодушные мыслишки. Ему опять стало необходимо после прощания с девушкой пробыть по меньшей мере час наедине с собой, вдали от ее нежных ласк, унимая тоску, что, как раньше, кольцом сжималась вокруг него. Отпуск заканчивался. Впереди ждала тусклая, чахоточная осень. Вновь начнется безотрадное прозябание в конторе, где дни, как стены, громоздятся один на другой, оставляя жизни лишь узкую щелку. Когда Зденка шла рядом, он безмятежно сиял, чувствуя тепло ее руки и слушая красивый голос подруги, рассказывающий о счастье ее любви. Но вместе с утренними туманами, предрекающими конец лета, вернулось беспокойство. И он, как в самом начале, с кривой усмешкой поглядывал на Зденкину светлую головку, льнущую к его груди. Она уходила спать, в окне гас свет, а он впивался зубами в мясо на кончиках пальцев. Потом метался по улицам, и фонари преследовали его узкую тень на булыжниках мостовой.

В кафе он опускался за столик у окна и отдергивал занавеску. Небо застила чудовищная громадина «Рудольфинума», над ней красными фонарями мерцали августовские звезды.

В одну из таких ночей Натан Майер заговорил с Северином. Он довольно долго наблюдал за молодым человеком из-за газеты, которую читал, задумчиво кривя рот и стряхивая длинными пальцами сигаретный пепел в латунную пепельницу. Поначалу Северин отвечал скупо и угрюмо. Он чувствовал себя не в своей тарелке, и ему претило, что с него не сводят глаз. Но это длилось недолго, и вскоре он сидел и зачарованно слушал Натана, нежданно-негаданно решившего излить ему душу. В маленьком зале кафе никого не было, только официант, притулившись в углу, посапывал во сне да из салона по соседству доносились возгласы игроков и шлепанье карт. Разговор вышел престранный. Голос Натана обжигал слепой и враждебной яростью одиночества, сочился ядом, опустошающим сердца увечных и безумных, источал ненависть ко всему свету. Озлобленное неверие в добро и в величие мира, беспощадные насмешки заносчивого сокрушителя истин поднимались из глубин его сознания и срывались с губ, дрожащих и влажных. Хриплым, лающим шепотом внушал он Северину: