Он остановился перед входом в музей и посмотрел на Вацлавскую площадь. Осенняя дымка белыми облаками висела меж электрических огней. Северин раскинул руки.

— Милада! — закричал он, и его голос трепетной птицей улетел в туман.

* * *

Настенные часы в «Паутине» показывали двенадцатый час. Зал был переполнен, над столиками плыл терпкий дух разлитого вина. Смех взмывал над зеленоватыми клубами табачного дыма и визгливыми нотами обрушивался вниз. Гул разговоров перерастал в безудержный гам, хрипло обрывающийся, когда раздавались первые аккорды или громкоголосый гость запевал куплет. За пианино сидела сама Карла в соблазнительном пестром одеянии. Играя, она откидывала красивую голову.

Северин сел поблизости от нее и заказал бутылку. От густого, тяжелого воздуха сперло дыхание, на теле выступил пот, рубашка прилипла к коже. Карла играла заказанную посетителями музыку, извлекая пальцами из клавиш неискренние, пропитанные фальшью опереточные песенки. Аромат ее плоти смешивался с винными парами и будоражил кровь. Безрассудная, дерзкая похоть дурманила головы и заполоняла сердца.

Милада покинула компанию юнцов во фраках и белых галстуках и прильнула к Северину. Ее тонкие губы озарила сулящая бесконечные радости улыбка.

— Дай мне выпить, — сказала она, и он протянул ей свой бокал.

Язычок Милады промелькнул меж острыми зубками, и Северин едва сдержался, чтобы не поцеловать девушку, но лишь обнял и усадил к себе на колени.

— Я уже видел твои глаза, Милада. Нет ли у тебя сестры?

— Была, очень на меня похожая, но умерла…

Северин откинул прядь волос с ее лица, а она плотнее прижалась к нему, позволяя ласкать себя: такая маленькая, как ребенок, с торчащими под тонким платьем грудками.

— Пойдем сегодня ночью ко мне, — прошептал он.

— Ее звали Региной, — сказала в ответ Милада. — Она была монахиней.

6

С тех пор как Милада сделалась его возлюбленной, Северин перестал замечать течение времени. Летели дни, похожие на один-единственный, пестрый и горячечный сон, заполнивший собой весь мир. Все, что раньше имело значение, огорчало и волновало, исчезло из жизни, будто этого и не было вовсе. Он исполнял привычные обязанности с беспечной уверенностью сомнамбулы. Часы работы в конторе перестали тяготить, как раньше. Пропала злая и вероломная ненависть к вещам, некогда коробившим его, осталось одно безграничное празднество любви. Никогда доселе он не думал, что женщина способна пробудить в нем эту каждодневную новизну чувств. Перед ним разверзлась бездна блаженства, и он в лихорадочном безумии и со смятенной душой ринулся туда.