– Нет. Я думал, может, ты чего знаешь.

– Разные ходят слухи, – отозвался я.

Мерлина вот уж год как не видели. Он уехал с Минидд-Баддона, увозя с собою Гавейновы останки, или по крайней мере узел с обожженными, хрупкими и ломкими костями Гавейна и толикой пепла – будь то прах мертвого принца или древесная зола, – и с тех пор как сквозь землю провалился. Поговаривали, будто Мерлин ушел в Иной мир; кое-кто уверял, что он в Ирландии, а не то так в западных горах, но доподлинно никто ничего не знал. Старик сказал мне, что намерен помогать Нимуэ, но где Нимуэ, люди тоже не ведали.

Артур встал, отряхнул со штанов травинки.

– Пора за стол, – объявил он, – и предупреждаю заранее, Талиесин наверняка споет длиннющую, скучнейшую песню про Минидд-Баддон. Что еще хуже, песня до сих пор не окончена! Он то и дело добавляет стих-другой. Гвиневера уверяет, что это шедевр; наверно, и впрямь так, не мне судить, но почему я должен терпеть это занудство за каждой трапезой?

Так я впервые услышал пение Талиесина – и подпал под власть его чар. Как сказала мне потом Гвиневера, кажется, будто ему под силу совлечь на землю музыку звезд. Голос у него был на диво чистый, и звук он умел держать куда дольше всех известных мне бардов. Позже Талиесин поведал мне, что упражняется в правильном дыхании, – вот уж не думал, что тут необходимы упражнения! – а это значило, что он может затянуть затихающую ноту, ведя ее к изысканному финалу ритмичными ударами по струнам, может сделать и так, что комната отзовется эхом, и дрогнет, и заходит ходуном от его победного голоса. Клянусь, той летней ночью в Иске благодаря ему я словно наяву заново пережил битву при Минидд-Баддоне. Я слышал Талиесина еще не раз и всегда бывал потрясен до глубины души.

Однако ж Талиесин был скромен. Он сознавал свою силу, он вполне с нею сжился – и ощущал себя легко и вольготно. Покровительство Гвиневеры весьма его радовало: она была щедра, и ценила его искусство по достоинству, и позволяла ему отлучаться из дворца на целые недели. Я полюбопытствовал, куда он уезжает во время этих отлучек, и Талиесин рассказал, что любит бродить по холмам и долинам и петь для людей.

– Не просто петь, но и слушать тоже, – поведал он мне. – Мне нравятся старые песни. Порою селяне помнят только обрывки, а я пытаюсь снова сложить их воедино.

Это очень важно – слушать песни простого народа, объяснял он, тем самым учишься понимать, что людям по душе, но и свои собственные песни он им тоже пел.

– Знатных лордов потешить нетрудно, – рассуждал Талиесин, – они до развлечений куда как охочи, а вот селянину сперва бы выспаться, а потом можно и песню послушать; и если я не позволю ему заснуть, так могу быть уверен: песня моя и впрямь хороша. – А иногда бард просто пел самому себе. – Сижу под звездами и пою, – признался он мне, улыбаясь краем губ.