Если открою рот — завою, от его передавшейся тоски и тревоги. Не могла отвечать, ни словом, ни звуком. Хотела одного — слышать, как он ждал и искал, и перебарывать свою необоснованную вину за то, что я в те годы равнодушно жила своей жизнью. Вечно бы его обнимать… но все-таки отступила, отлипла, и взяла рюкзак с пола. Глаза не поднимала, — сил не нашла.

— Что ты там потеряла?

— Фотографии. — В спокойном состоянии обе карточки быстро нашлись, и я протянула их ему. — Сама про все узнала недавно.

— У меня в то время была твоя фотография, пока одна скотина не уничтожила мой тайник… и фотоаппарат, гнида, разбил, и симки с кадрами я так и не нашел. Полжизни бы отдал… а это ты где достала?

— Андрей твое личное дело из Тольфы привез, я выпросила.

— Мне нужно было со слов начать. Не знал с каких… Одно чувство — схватить тебя и не отпускать. Испугал? Обнаглел?

— Нет.

Выдохнула и решилась взглянуть в лицо. Но продолжить словами «Я давно знаю, кто ты» — не смогла. Как оправдаться, что не призналась в этом, а молчала с самого февраля? Изуверка! Гранид надо мной измывался, третируя и устраивая проверки, но и я хороша — уже после коньячных откровений нужно было сказать ему правду.

Все вставало на свои места, срасталось покалеченное, возвращалось утерянное. Я сама чувствовала себя вчерашней «потеряшкой», которой так счастливо сегодня от нахождения самой себя. А теперь и Гранид меня нашел. Стоял у двери все еще бледный и, непривычно к его характеру, растерянный. Такой настоящий, родной и близкий, до каждой колючей ресницы — мой.

От любви ли это было? Мне не разобраться — а чувство приятное, собственническое, наглое — мой. И можно умирать от этого счастья.

— Будь эта «незабудка» проклята…

За стол не сели — тарелку поставили на подоконник, разлили чай и простояли у окна, как в привокзальном кафе, беря рулетики и перекусывая наспех. Я смотрела на крыльцо, разглядывая щербины ступеней и думая о деталях этой скудной картинки, отвлекая себя от того, чтобы не краснеть. Гранид смотрел на меня. И расстояние между нами так, в одну тарелку и было. Его не смущало ничто, как будто нарочно испытывал меня своим пристальным взглядом, то ли издеваясь, то ли серьезно. Растерянность ушла, ее сменила довольная ухмылка. Не выдержала:

— Я сейчас поперхнусь.

— Не могу оторваться, у тебя уши, как угли, красные. Даже мерцают.

— Отстань от моих ушей. Видишь, что взволнованная, и нарочно пялишься?

— Да.

Допив чай и вымыв от масла руки, я расколола волосы и закрыла эти симафорные сигналы. Он тоже сполоснул руки, растормошил отдыхающего Нюфа и ушел в коридор. Пора была уходить. Я закрыла окно, скинула посуду в раковину, в прихожей сунулась обратно в кеды, а пустой рюкзак на плечо.