Час Матери. Ру уже выкормила первую свою пару и сейчас, сопя на бегу, с необычным теплом в груди, распираемой от молока, представляла, как прибежав, услышит парное попискивание ее щенков и сможет наконец прижать к себе эти два теплых и пушистых тельца, сможет вдыхать их запах, облизать эти грустные глаза и хоть на мгновение утонуть в лучистом счастье материнства. Для любой самки Бооргуза в этом и заключалось все счастье матери - хоть на мгновение уйти от черной и беспросветной повседневности бытия Бооргуза, наполненного тяжелой работой, голодом и болью от наказаний, страхом и горем. И именно это заставляло с радостью соглашаться на размножение, зная как это трудно, что это невосполнимо изнашивает их и так перегруженные работой тела. Все это зная, но соглашаясь, и сейчас светясь внутренним счастьем лететь по темным и сырым проходам к щенкам. Материнство давало дополнительную еду, скудную и недостаточную, и именно часть ее в виде маленького комка вываренных грибов несла в зажатом кулаке Ру. Дар нянькам, старшим самкам, что сейчас стерегли и по мере необходимости обихаживали постоянных жителей Ямы. Гораздо меньше, чем обычно, но подготовка и уход каравана к Диким всех обделили, уменьшив выдачи и так скудных порций.

Ру случайно столкнулась с другой самкой и, зашипев, они едва не вцепились друг в друга через мгновения, не останавливая бега, уже дружелюбно кивнув друг другу. Они давно были знакомы и выросли в одной щенячьей сотне, и только после отбора их развели на разные участки. Сейчас бегущая рядом Чу знаком спросила и, получив в ответ на мгновение раскрытую ладонь, сунула Ру маленький кусок от своего дара Няньке, и махнув над головой биркой, скрылась в следующем проходе.

Все также спеша и задыхаясь от быстрого бега, Ру неожиданно встала, как вкопанная, заставив с шипением шарахнуться от нее бежавших сзади, и поставила торчком уши. Начавшие было ругаться самки, одна за другой замолкали, тоже прислушиваясь и принюхиваясь. Помедлив, они все дружно посерели и, тихо подвывая, помчались с ускоренной силой к источнику звука.

Звук, от которого у Ру вставали волосы по телу и ощутимо зашевелились на голове, становился все громче и громче, и они все бежали и бежали, задыхаясь от усилий, толкаясь на поворотах и с трудом сдерживая животный ужас от упорно задавливаемого в душе понимания.

В следующее мгновение за очередным поворотом они увидели слепо идущую им навстречу самку. Сильная и крепкая, молодая самка по имени Гах, славящаяся неуемным весельем и любовью к не всегда добрым шалостям, сейчас тяжело шла, опустив плечи, и бежавшие впереди самки, шарахнувшись, по самому краю обегали ее, продолжая рваться вглубь теперь уже узкого прохода. Остановившаяся перед ней Ру, тяжело дыша, сплюнув в сторону с сухого языка набившуюся пыль, тихо цокнула. Гах, дернув плечом, медленно, дергая головой, подняла лицо, и среди косм спутанных и растрепанных косичек на Ру взглянули залитые безумием глаза, и она даже немного попятилась, заметив на щеках свежие, кровоточащие следы когтей. Но в глазах у самки мелькнуло узнавание и, кривя искусанные губы, она медленно подняла руку. На разжатой ладони лежал кусок пайка Младшего стража, и сейчас, глядя на Ру залитыми слезами и горем глазами, Гах протягивала свой дар нянькам Ру. Повинуясь внутреннему порыву, Ру взяла его и, засунув в рот теперь уже рыдающей Гах ее дар, на мгновение прижала ее голову к своей груди. Погладив по волосам, побежала дальше. Механически пережевывающая еду Гах немного постояла и, повернувшись, пошла обратно в сторону Ямы, спотыкаясь и подволакивая ноги.