— Уйду же.

Он сжимает зубы и упрямо цедит:

— Давай.

— Уйду и не найдешь.

— Найду. Я тебя чувствую.

— Да? — Я заинтересованно склоняю голову.

— Да. Когда ты поблизости, у меня съезжает крыша.

И только теперь тиски, все эти недели терзавшие мое сердце, разжимаются. Я могу дышать. Думать могу нормально и о хорошем, а не о всякой ерунде. Съехавшая крыша — это правильно. Это на двоих.

— У меня теперь есть шрам. Как у настоящей киношной героини.

Велесов закрывает глаза, с шумом втягивает воздух.

— У меня теперь есть седина. Как у настоящего идиота, который чуть тебя не потерял.

Я подхожу вплотную, запускаю пальцы в его волосы. Седины не вижу, но это, может, из-за слез.

— Простишь меня? — шепчет он, не открывая глаз, и льнет к моей ладони.

— Давно простила. Ты зачем прятался?

— Думал, не хочешь видеть. Тебе нельзя нервничать, выздоравливать надо. Я ждал…

— Ждал… — повторяю эхом. — А я тебя все равно видела.

На руки меня подхватывают осторожно, как хрустальную. Если так и дальше пойдет, то сексом мы будем заниматься в метре друг от друга.

— Все заросло давно, — ворчу я.

— Все равно, — мотает головой Велесов и идет в мою спальню.

Она ближе, на первом этаже. На второй в период восстановления я бы шастать не смогла.