— Славно. А все-таки — чудн
Деян, вопреки обыкновению, про себя соглашался со священником: «Чудн
— Чего ж тут чудного, отец Терош? — спрашивал Нарех, снова напустив на себя простодушный вид. — Говорили люди — отправлял Величество работников, а их волки возьми да сожри. Год обождал, вторую партию снарядил, — та же беда: волки за год изголодались — страсть! Тогда-то Величество и рассудил: мол, ну его, это Спокоище, а то эдак работников не напасешься. Старшего над работничками теми я сам видал, — добавлял Нарех, когда на лице священника появлялось понимающе-сочувственное выражение. — Буренка Беонова его рогами под зад поддела и так и вывезла на себе до самого большака!
Преподобный Терош шумно сердился, Мажел Химжич, сдерживая смех, извинялся за брата и в извинение подливал всем хреновухи из большой бутыли мутно-зеленого стекла. Деян, по малолетству и слабому здоровью, не пил, больше слушал, чем говорил, и разглядывал карту. «Большой мир» казался на ней трехлапым чудовищем с испещренной шрамами непонятных значков и причудливых названий разноцветной шкурой. Он был огромен — при том, что, по словам священника, это был не весь «большой мир» и даже не все королевство, а одно лишь Заречье.
Деяну всегда нравилось слушать, тем паче, если послушать было о чем: а Терош Хадем приехал издалека, из-за пределов карты — откуда-то из-под бывшей княжеской столицы. Князь Вимил, когда повелел именовать себя королем, и двор своей перенес из древнего Дарвена в новоотстроенный Сарбаж. Лучше от того не стало — но не стало и хуже, а «королевство» Дарвенское все равно на старый лад называли княжеством. Соседи все так же огрызались, вассалы все так же бунтовали. «Как топор не величай — все одно не поплывет», — шутил преподобный Терош. Он был ненамного старше Мажела: в год, когда священник впервые появился в Спокоище, ему не стукнуло еще двадцати пяти. Почему так вышло, что его, молодого и ученого, направили в такую глушь, он не рассказывал, только посмеивался: горяч, мол, был без меры, отличился непримерным поведением…