— Смерть за Грецию!

Он отвел взгляд от тьмы и взглянул в глаза Ребекке.

— Она действительно пришла вновь два месяца спустя. Я выехал со своими товарищами на разведку. В нескольких милях от города нас настиг проливной дождь, он лил как из ведра. Я увидел ее: она сидела, скорчившись, на корточках в грязи. Медленно, как и прежде, она указала на меня. Я задрожал.

— Вы видите ее? — спросил я.

Мои спутники обернулись, но дорога была пуста.

Мы вернулись в Миссолунги, промокнув до нитки. Я был весь в поту, мои кости ломило от лихорадки. Тем вечером я лежал на софе в беспокойстве и меланхолии. Образы прошлого, казалось, проплывали перед моими глазами. Как в тумане я слышал перебранку солдат на улице, они, как обычно, неистово ругались. Но я не обращал на них внимания. Я ни на что не обращал внимания, кроме своих воспоминаний и сожалений.

На следующее утро я попытался стряхнуть с себя отчаяние. Мы выехали верхом. Стоял апрель, и погода, как ни странно, была превосходной, мы скакали по дороге и перекидывались шутками. И вдруг в оливковой роще она вновь предстала предо мной — скорчившийся призрак в грязных отрепьях.

— Агасфер? — закричал я. — Агасфер, это ты?

Я проглотил подступивший к горлу ком. Мои губы пересохли. Слова ранили сердце.

— Гайдэ?

Я стал вглядываться. Кем бы она ни была, она исчезла. Мои друзья отвезли меня обратно в город. Я бредил и звал ее. Вновь вернулся приступ ужаса и отвращения к самому себе. Я слег в постель.

— Смерть за Грецию! Смерть за Грецию!

Слова, казалось, вместе с кровью стучали в моих ушах. Смерть — да, но я не мог умереть. Я был бессмертен, в конце концов, до тех пор пока питался живительной кровью. Мне показалось, что я увидел Гайдэ. Она стояла у моей кровати. Ее губы были приоткрыты, глаза сверкали, а лицо выражало смешанное чувство любви и отвращения.

— Гайдэ? — позвал я и потянулся к ней. — Ты действительно не умерла?

Я попытался дотронуться до нее, но она исчезла, и я остался один. И я поклялся, что не буду больше пить кровь. Я хотел пренебречь своими страданиями и побороть свою жажду. Смерть за Грецию? Да. Моя смерть может принести намного больше, чем жизнь. А для меня самого? Облегчение, угасание, небытие. Если мне действительно это дано, я желал этого.

Я оставался в постели. Проходили дни. Я все время был в лихорадке, моя боль усилилась и стала непереносимой. И я боролся с ней, даже когда моя кровь начала гореть, когда казалось, будто мои конечности скрючились, когда я чувствовал, что мой мозг, подобно сухой губке, прилипает к черепу. Как мухи, слетающиеся на гнилое мясо, собрались доктора. Видя, как они жужжат и суетятся вокруг, я страстно желал их крови, хотел истощить их всех. Вместо того чтобы бороться с искушением, я выгнал их, мои силы и здоровье продолжали угасать. Мало-помалу доктора стали собираться вновь. Вскоре мне уже не хватало сил, чтобы отсылать их обратно. Меня беспокоило, что они могут спасти меня, но, слушая их разговоры, я понял, что ошибаюсь, и даже с каким-то облегчением поощрял их. Боль стала ужасной, чернота сжигала мою кожу, я терял сознание. И все же я не умирал. Казалось, даже доктора не могут свести меня в могилу. И тогда они предложили вновь пустить мне кровь.