И тогда меня вновь охватил страх. Я боролся с ним, но, словно темная лихорадка, он не отпускал меня, намереваясь выжать всю мою душу. «Человеку всегда больно чувствовать, что храбрость оставляет его, — сказал я себе. — И все же что такое храбрость, как не продолжение страха?» Я крепко сжал горящую палку и подошел к краю баррикады. Если уж умирать, то благородно, лицом к лицу с врагом. Я не позволю страху победить себя. Я поднял факел и шагнул вперед.

За баррикадой никого не было. Вернее, гам не было никого из оставшихся в живых. Хотя трупов хватало. В огне, на куполе, на ступенях — везде валялись наши враги. Я в изумлении огляделся по сторонам, после чего вернулся к товарищам, чтобы сообщить, что мы спасены, но они тоже исчезли — я остался совершенно один в этом древнем и страшном месте. Я взглянул на огонь, словно адское пламя пожирающий мертвецов. Я заметил, что трупы горят, как дрова, а от их плоти клубится жирный и черный дым. Языки пламени образовали пелену, и за этой пеленой появились шесть человеческих фигур.

Я пораженно отшатнулся и решил, что, наверное, заболел и меня прихватил приступ застарелой малярии. Но в то же время я не чувствовал озноба, и никогда раньше мой ум не был столь ясен и трезв. Я вновь взглянул на человеческие фигуры. Они вышли из огня и теперь неотрывно смотрели на меня. Очень привлекательные женщины, и одна из них — та, которую мы захватили в плен. Она улыбнулась мне, и внезапно меня охватила животная похоть, божественная и жестокая. Моя душа словно раскрылась навстречу этим женщинам. Я шагнул к ним, но они отвернулись и покачали головами, и я заметил, что они с восхищением смотрят на трон, словно взнесенный ввысь языками пламени. Я понял. Они не заговаривали со мной, не было произнесено ни единого слова, но я понял. Мы будем жить. Мы забрели в одно из самых мрачных мест мира, но останемся в живых. Странно, но я вновь почувствовал, что меня охватывает ужас. Мой взгляд, как магнитом, притянуло к трону, и я осознал, что на нем теперь сидит женщина Две тени выросли у нее по бокам — у одного существа было лицо Элиота, хотя это был, конечно, не Элиот, а другая фигура явно принадлежала европейцу, хотя человека этого я не знал. Но я смотрел не на них, а на сидящую на троне женщину, казавшуюся мне самой желанной из всех дам, на кого я когда-либо бросал взор. Я пытался вызвать в памяти образ моей жены, но безрезультатно. Меня заполонило желание, адская, звериная похоть, которая сжигала внутренности. Нет, я ощущал не только похоть, но и ужас — и все это стягивало мне голову, как обручем. А когда я в последний раз взглянул на трон и тень фигуры на нем, то ощутил, что теряю сознание. На меня надвигалась тьма. Я закрыл глаза и упал на каменные плиты.