Его лицо было последним, что я видел, ибо в следующую секунду патер низвергся вниз, сквозь бесчисленные балюстрады башни, превратившись в крохотную темную точку, скользящую вдоль хтонической громады — и вскоре потерявшуюся в глубинах. Троица хранителей отступила назад, в тень, и круглая зала опустела. Видение померкло.

Моя лихорадка ухудшалась все три дня, но затем, на исходе поздней ночи, вдруг отступила. Измотанный бредовыми бдениями, похороненный под тройным слоем одеял, принесенных матерью, я мучился невозможностью погрузиться в забытье. Мать оставила меня, полагая, что я наконец уснул, но от тенет Морфея я был бесконечно далек. Единственным источником света, разгонявшим тьму в комнате, была луна за окном. Сквозь смеженные веки я внимал ей, упрекая в странных грехах, пока наконец не заметил, что все занавески в комнате были плотно запахнуты, а тусклый свет у подножия моей кровати шел не от луны, а от адской ауры — или же ангельского ореола? — парящего над прозрачной фигурой патера Сивича.

Я слабо приподнялся в молчаливом приветствии, вложив в это движение все убывающие силы, но он никак не откликнулся, и на одно мучительное мгновение мне показалось, что не он здесь призрак, а я. С трудом удалось мне поднять свинцовые веки: в награду за это усилие моему обостренному лихорадкой зрению явилось во всем великолепии лицо привидения. Я ухватил каждую деталь, каждую черту, каждый отпечаток, жизнью наложенный на сей лик. Фантастическая судьба этого человека достигла своего апогея в этом нынешнем призрачном выражении — в маске застывшего, окаменелого страха. Все то, что чувствовала и видела эта потерянная душа, я вдруг осознал и принял в полной мере — в тот короткий, трагичный миг.

И вдруг, с усилием, сопоставимым с мощью планеты, вращающей свою подвешенную во тьме космоса гниющую тушу, призрак разомкнул губы — и произнес, не обращаясь ни к кому, кроме себя, будто повторяя собственный смертный приговор вслед за судьей:

— Не в единстве данном возвращенная, книга нарушает закон. Книга… нарушает… закон.

И с последними словами этого странного послания лицо призрака усохло, как брошенная в огонь бумага, и обратилось в ничто — будто Творец решил избавиться наконец от последних набросков бесперспективной работы.

С этим избавлением я почувствовал себя значительно лучше. Но оставалось еще кое-что. Оставалось то, ради чего жестокая рука судьбы заставила меня пройти через все это. И потому я не лег спать до тех пор, пока мой рисунок не был закончен.

Наконец-то я обрел то самое лицо, что так долго искал.