Вечером Том несет меня в гостиную, чтобы я могла посидеть у камина.
— К тебе пришел весьма интересный гость, — говорит он.
Держа меня на руках, он толкает ногой дверь гостиной. Там Саймон вместе со своей матерью. Том устраивает меня на диванчике и укрывает одеялом. Наверное, я выгляжу настоящим пугалом, но меня это ничуть не заботит.
— Я велю миссис Джонс подать чай, — говорит Том, выходя из комнаты.
Хотя он оставил дверь открытой, мы с Саймоном оказываемся как бы наедине.
— Как вы себя чувствуете? — спрашивает Саймон.
Я молчу.
— Вы здорово всех нас напугали. Как вы могли очутиться в том ужасном месте?
Рождественская елка уже начинает сохнуть. Иголки лежат на полу под ней ровным слоем.
— Мы подумали, что вас похитили ради выкупа. Может быть, тот тип, что следил за вами на вокзале Виктория, не был плодом вашего воображения.
Саймон. Он выглядит таким встревоженным. Мне надо бы сказать что-нибудь, что успокоило бы его. Я откашливаюсь. Но не произношу ни единого слова. Волосы у Саймона такого же цвета, как потускневшая монетка.
— У меня есть кое-что для вас, — говорит Саймон, подходя ближе.
Из кармана сюртука он достает брошь. Она украшена множеством жемчужинок и выглядит очень старой и дорогой.
— Она принадлежала первой виконтессе Денби, — говорит Саймон, вертя легкую жемчужную брошь между пальцами. — Ей больше ста лет, и ее носят женщины нашей семьи. Если бы у меня была сестра, брошь перешла бы к ней. Но сестры у меня нет… впрочем, вы это и сами знаете.
Саймон осторожно прикалывает брошь к кружеву моего ночного капота. Я смутно понимаю, что тем самым он дает мне некое обещание. Я понимаю, что одним этим маленьким жестом он изменил все до неузнаваемости.
— Мисс Дойл… Джемма… Вы позволите мне такую дерзость?
Он весьма целомудренно целует меня, совсем не так, как в ночь бала.
Возвращается Том — с миссис Джонс и чаем. Мужчины садятся в сторонке и оживленно беседуют, а я продолжаю смотреть на сосновые иглы, которые сквозняком разносит по полу, загоняет под кушетку… и тяжесть броши вдавливает меня в кровать.