— Не станем трогать того, кем дорожили, быть может, ошибочно, отец и брат. Но обещаю тебе, случай для него кончился.

— Вы не забудете, что иезуиты помогали нам?

— Нет, не забуду. Но речь о тебе, Сабуров. О тебе, не об иезуитах и не о франкмасонах. Запомни одно: твоему возвращению я всегда буду рад. Хоть через десять лет, хоть через двадцать, ежели Господу будет угодно даровать нам столь долгие годы.

— Я запомнил, Государь.

— И то ладно. Спасибо, хоть на Кавказ не просишься мне назло.

— Да какой еще Кавказ, терпеть его не могу! — На сей раз Сабуров рассмеялся. — Сакли, аулы, абреки, девы с кувшинами. Нет уж, весь этот романтизм не по мне.

— А что делать станешь?

— Имением давно заняться пора. Дом ветшает без хозяйского призора. А заодно и женюсь. Тоже давно пора, отгулял свое.

— И уж есть кто на примете?

— Есть.

— Коли так, то и удерживать тебя грех! Прости меня, не слуга, а верный друг мой. Зря говорят, будто двух правд в одном споре не бывает. Потому нам и нельзя согласиться теперь, что мы правы оба. Э, да что там! Прощай!

Суверен и подданный раскрыли друг другу объятия. Объятия боевых товарищей, крепче которых нет в этой жизни ничего.

После ухода Сабурова Николай Павлович долго еще смотрел в окно. Светлело. Уж слышалась отовсюду барабанная побудка.

— Дай тебе Бог счастья с молодой женой, — негромко молвил Николай Павлович. — Только долго ли ты усидишь в сельской тиши?

ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ

— Вот уж веселились поставщики, глядя на адрес, по коему надлежит прислать заказ, — улыбнулась мать Евдоксия.

Луша прыснула.

Покои настоятельницы и впрямь являли самый необычный вид. На полу и креслах в беспорядке громоздились короба из веселого глянцевого картона, сугробами лежали вороха шелковистой упаковочной бумаги. Всего более приковывало взгляд выпорхнувшее из этих коконов атласное платье. Жемчужно-серое, с вновь вошедшей в моду баской, вроде бы скромное, платье было шедевром портновского мастерства.

— Она права, спору нет. Второй раз под венец, да уж не в самые юные лета — надобно понеприметнее. Однако знаю я Прасковью, ей волю дай, дома сошьет с девками. Не любит на себя деньги тратить. Так что без нашего с тобою вмешательства никак. — Мать Евдоксия придирчиво разглядывала пару кружевных перчаток — столь тонких, что их можно было бы пропустить через кольцо. Обручальное кольцо. — Вот уж тебя будем выдавать, так тут разгуляемся. Нынче в моду начал входить, пишут, fleur d'orange. А платье к нему белое.