— Изрядный из тебя логик, Филат.

— Обзываться-то духовной особе не пристало!

— Я не обзываюсь, я хвалю. Толковый ты малый. Только вот что, ребятушки, сперва пустите меня к печке, да угостите хоть кипяточком! А там и растолкую, в чем наш Филат промахнулся.

— И то верно, ты уж синяя вся! Чего там кипятка, не пожалеем и чаю щепотки. А то рома капнуть можно, али ром непозволителен?

— Очень даже позволителен в эдакую пору.

Лед был сломан. Вынудив солдат проявить гостеприимство, Елена Кирилловна ждала теперь от них большего внимания и большей сердечности.

— Кто из вас, служивые, французов воевал? Кто Францию, пустую да разоренную, помнит?

От подола шел пар. Печные кирпичи источали доброе тепло. Елена грела руки, усевшись на полене. Солдаты потихоньку стянулись вокруг нее в кружок, словно дети вокруг матери, посулившей сказку.

Как объяснить неразвитому уму суть утопических прожектов? Как обосновать кровавую неизбежность красного террора? Да еще притом памятуя, что темных этих утренних минут совсем мало. И враги нагрянут с минуты на минуту, и надобно еще попытаться успеть в Финляндские казармы (о положении дел в прочих Жарптицын не знал). Как справиться с этим?

Ответ пришел сам. Платон и Панна были когда-то малы. А ведь объяснять приходилось многое, в том числе и непростое. Просто, подбирая слова, помнить своих детей малыми. И тогда все сладится.

— Не крушись, сестрица, — молвил один из солдат, заботливо вороша угли. — На разбойное дело не пойдем.

— А коли позовут вас на него свои же офицеры?

И снова молчание, опасное, томительное.

— Боевых отцов солдатских среди них нету, — наконец веско вымолвил один из ветеранов.

— Коли слова не удержите, я первая узнаю, — грустно сказала мать Евдоксия.

— Как тебя велишь понимать? — что-то в ее голосе насторожило солдат.

— А я там буду. Буду, и молю Господа, чтоб, коли пуля полетит в Николая Павловича, мне оказаться рядом, успеть закрыть его, нашу надежду, наш завтрашний день. Так что, коли Всевышний слышит мои молитвы, первая пуля мятежная будет в меня.

В лицах обступивших ее на выходе измайловцев она крупными буквами прочла свою победу.

— Брось, сестрица, не ходи никуда, женское ли дело?

— Когда мужчины безумны, все — женское дело.