Он глубоко вдохнул, отбил дробь по подоконнику.

— Можно было этого не делать.

— Чего?

— Можно было не бить по больному.

Китти с невинным вопросом подняла брови:

— Что такое, мы так не любим правду?

— Ладно, давай, — Феликс оторвался от своего окна и вступил в её сизоватую синь. — Да, не принимает. Не знаю, почему. Наверно, что-то не так сделал… может, был не слишком убедителен. Знаешь, что: я сейчас ещё раз попробую. Напишу ей в письменном виде, если она так хочет. Потому что у меня к ней тоже есть претензии, другого рода. И я их до неё донесу.

В углах рта Китти залегла знакомая полуулыбка-полуусмешка, за которую Феликс иногда её ненавидел.

— И она тебя послушает.

— Если не с первого раза, то со второго или с третьего. Всё устаканится постепенно, ну серьёзно.

— Ты ещё не понял? — Китти покачала головой. — До тебя не дошло? Что это только начало. Дальше всё будет только хуже.

— Ты это твердишь с самого выпускного, — пробурчал Феликс.

— Но ведь так и есть.

— Знаешь, что! — повернулся он к Китти. — Иди ты…

Не закончив, метнулся к лестнице.

Не двигаясь пока с места — нет никакой надобности — она подождала, пока Феликс сбежит вниз. Три поворота винта, примерно по десять ступенек — слышимость отличная, можно даже не смотреть.

Первый. Второй. Третий… А теперь дверь на выходе.

Правильно, об косяк её со всего размаху!

Китти чуть усмехнулась: