Как жаль, что у этой ведьмы, фрау Готтшальк, нет библиотеки: я могла бы взять в постель книгу.

Пребывая в уверенности, что годы ночных вылазок уберегут меня от посторонних глаз, я медленно повернула дверную ручку. Я помнила, что дверь скрипит, и приготовилась действовать с величайшей осторожностью.

Но моя память мне не помогла. Дверь была заперта. Снаружи.

Комната, которая до этого момента была просто тесна, вдруг сдавила меня со всех сторон. Я почти ощутила гнилое дыхание других детей, их ободранные коленки и острые локти. Я закрыла глаза и сделала глубокий вдох, прогоняя демонов прошлого. Я туда не вернусь. Никогда.

Но в комнате действительно было слишком душно. Я подошла к ставням и попыталась открыть их, не разбудив Жюстину. Занимаясь делом, я в очередной раз обдумывала свой план.

Утром я пойду к Виктору. Я не стану обвинять его, не стану злиться. На Виктора это не подействует – никогда не действовало. Я улыбнусь, обниму его и напомню, как сильно он меня любит и насколько лучше ему было рядом со мной. А если он заговорит об Анри, я буду вести себя так, будто мне ничего не известно.

– Что? – шепотом воскликну я в величайшем изумлении. – О чем он тебя спросил?

Палец застрял под одной из досок. Я вполголоса выругалась и кое-как его выдернула. Палец был теплый и мокрый. Я поскорее сунула его в рот, пока кровь не запачкала ночную рубашку.

А если Виктор не поддастся на мое очарование, я просто разрыдаюсь. Он не выносил вида моих слез. Они причиняли ему физическую боль. Я в предвкушении улыбнулась, потягивая свою порочность, словно затекшие мышцы. Он бросил меня одну в этом доме. Конечно, у меня была Жюстина, но Жюстина не могла меня защитить.

Виктора нужно вернуть, и я не позволю ему оставить меня снова.

Одна из досок наконец поддалась. Сжимая ее, как нож, я прижалась лицом к открывшейся щели и уставилась на пустую улицу. Дождь прекратился; облака, как нежный любовник, поглаживали круглую луну.

Вокруг было тихо и спокойно; мокрая мостовая блестела в лунном свете – сомневаюсь, что она когда-нибудь бывала чище. Я ничего не видела. Я ничего не слышала.

Я вернула доску на место и устроилась под дверью нашей спаленки в полной уверенности, что во всем Ингольштадте опасаться стоит разве что особы, которая за наши же деньги заперла нас в пыльной комнате.

***

Перед рассветом я резко проснулась, чуть не свалившись со стула. Сон отказывался меня отпускать, но что-то притянуло меня к окну так же, как в тот день в Женеве меня привлекли отчаянные крики Жюстины.

На улице было пусто. Неужели он приснился мне – этот крик, который пронзил меня до глубины души? Воспоминания, от которых я мечтала избавиться, вернулись, и до самого рассвета я не смыкала глаз, пока в двери наконец не повернулся ключ, открывая нам путь к свободе.