«Да, дружище Бен, ты стареешь, стареешь, стареешь. Какая-нибудь ерунда попадет в твою дурную башку — и ты уже готов, не можешь взять себя в руки. На самом деле никаких звуков, ни чавкающих, ни царапающих, ни шуршащих, в морге раздаваться не может, ведь там одни покойники. А сейчас там один мистер Хокинс, и ты, старина Бен, ослышался. Говорила же тебе Арделия, что ты слишком часто приходишь на работу нетрезвый. Мистер Клинг с его страхами — это одно, а вот когда тебе начинают мерещиться звуки — это совсем другое». Сейчас он трезв. Да и то сказать: поглядишь на Гэла — сразу протрезвеешь. Ну и времени прошло немало. Бен ерзает на кушетке, как будто сел на горячую сковороду. Проблема (он был в этом уверен) исчезнет сама собой, стоит только пойти еще раз взглянуть на труп. И… успокоиться. Пожалуй, он так и сделает.

Бен поднялся и подошел к двери, но… Как же ему не хочется туда идти! Он упирается лбом в стену, засунув руки в карманы. Чувство, что вокруг него что-то не так, не покидает Бена. Он не помнит, подсказывала ли ему интуиция когда-нибудь что-нибудь толковое или нет. Но сейчас его словно что-то держит и не пускает в пропахшее дезинфекцией и смертью помещение, где находится один-единственный труп громадных размеров. Одновременно его тянет туда, точно магнитом, его мозг как будто разрывается надвое. Бен бормочет себе под нос проклятие и смачно сплевывает на пол. Так и быть, он еще разок «полюбуется» Хокинсом, потом вернется и заляжет спать. Это самое лучшее лекарство от головной боли, вызванной похмельем.

3

Бен Ламбино непослушными руками открывает дверь, широко распахивает ее и оставляет в таком положении. Звук его шагов по кафельному полу кажется прямо громовым. Эхо прыгает от стены к стене, как какое-то живое существо. Каждый шаг пронзает Бена дрожью. «Поворачивай, старина Бен, поворачивай назад. Не глупи. Нечего тебе смотреть на эту груду костей и мяса». Но он продолжает идти вперед, мимо камер, пустых камер, которые, кажется, вот-вот распахнутся, распахнутся одновременно, все разом. Что он тогда увидит? Эти глупости надо выбросить из головы, он прекрасно знает, что в морге только один труп. К тому же трупы не встают, почувствовав, что отлежали бока, и не издают чавкающих и шуршащих звуков, и не… «Разве дело в этом трупе, старина Бен?» — это язвительное замечание звучит словно не в мозгу у Бена, а где-то снаружи. Бен машет рукой, словно отгоняя от себя надоедливых москитов. Проход между камерами неимоверно длинный, нескончаемый. Бен то и дело оглядывается назад, вращая глазами. Эхо, порожденное шагами, вибрирует у потолка, трется о стены, стонет и возвращается к Бену. Наконец он достигает камеры номер двадцать четыре. Останавливается. Прислушивается. Проходит несколько секунд, прежде чем эхо окончательно умирает, не получая поддержки от старых коричневых ботинок Бена, гулко цокающих по зеленому кафелю. Сплошная невыносимая тишина. Нет, пока он шел, чувствовал себя иначе. Каблуки ботинок, подбитые подковками из нержавеющей стали, говорили на своем металлическом языке, что старина Бен еще жив, раз двигается. Когда он шел, ему просто хотелось развернуться и торопливыми шажками убраться восвояси. Теперь он чувствовал нестерпимое желание бежать сломя голову прочь от этой обволакивающей, всепроникающий тишины.