— Одного, кажется, Артемий, второго не помню.

— Но чего, чего требовали? — повысил голос Безменов.

Мальчик молчал, видимо, раздумывая.

— Когда они последний раз появились, отец приказал мне сходить погулять, а сам закрыл дверь. Я стал одеваться в коридоре… Ну, недалеко от двери… Я не подслушивал специально, просто так получилось. Слышно из-за двери плохо, я разобрал только отдельные слова. Они вроде требовали от него закончить дела какие-то, если, говорили, не выполнишь — убьем.

— Так и сказали?!

— Вроде… Отец тут к двери подошел, и я испарился. Но, я думаю, не они вовсе его убили. Где Югорск — и где Магадан! И к тому же они требовали закончить дело не позже ноября.

— И все-таки он кого-то боялся?

— Да нет… Явного страха он не выражал. О своих рабочих делах говорил немного. Он вообще был какой-то…

— Какой?

— Не любил никого. Про всех говорил «дураки, дураки…». Все у него дураки были. Я, честно говоря, всегда думал: как же так, если он самый умный, почему мы бедно живем, даже машины у нас нет, да и квартирка… Сами видите. Мать вечно пилил. То не так, это не эдак.

Мальчик раскраснелся, глаза у него блестели, он явно старался выговориться.

— Я его, конечно, любил, но… — он запнулся, — он иногда казался мне деревянным, словно из березы его вырезали. Скучный, равнодушный. Оживлялся только, когда говорил о родине, о Югорске. Мне представлялось, он страшно жалеет, что уехал оттуда. Про завод рассказывал, про рыбалку, про своего отца, то есть моего деда. Мы, говорил, охотники из рода Охотников. Охотник тоже, даже ружья у него не было! Я ему раз сказал, мол, давай, папа, сходим на охоту.

Он, помню, аж побелел. Посмотрел на меня как на врага народа, но не ударил. Помолчал, потом говорит: «Я охочусь на очень крупного зверя… Таких в Москве, почитай, один будет».

— А что за зверь, не сказал? — подался вперед Безменов.

— Нет. А другой раз было. Сидим мы с ним, смотрим телевизор. Помню, какой-то праздник был. Седьмое ноября, что ли… Перед фильмом выступали его создатели, режиссер, актеры. Когда режиссер заговорил, папа прямо весь к экрану подскочил, смотрит во все глаза. А ведь очки не носил… зоркий. Чего, спрашиваю, ты там интересного увидел, ведь еще не кино, так… болтовня? Вот он, мой зверь, говорит, и пальцем тычет в экран, в этого режиссера. Я засмеялся, а он дал мне затрещину, до сих пор не знаю за что.

— А как фамилия режиссера?

— Не помню.

— Ну а фильм как назывался?

— Фильм? — мальчик наморщил лоб. — Надо подумать. Про войну. Как же… как же… Его потом еще раза два показывали. А! Вот! «Пастушка и танкист».